По замкнутому кругу - [52]

— Ма, я не хочу спать, — капризно протянул Эжен, сбросив с себя одеяло.

Вздрогнув от неожиданности (ее обмануло ровное дыхание сына), Луиза подошла к кроватке.

— Сказку! — потребовал Эжен.

— Будет тебе, сынок, сказка, — пообещала она и, укрыв ребенка одеялом, села рядом с кроватью в кресло.

По комнате бродили сумеречные тени. День угасал.

— Мотылек надумал жениться, — начала она. — Конечно, мотыльку хотелось взять замуж хорошенький цветочек…

Это была старая детская сказка, ее поэтические, наивные образы поселились в комнате и жили своей жизнью. Луиза мыслями была далеко и, рассказывая историю мотылька, думала совсем о другом.

Размышления ее были прерваны низким и протяжным гудком автомобиля. Луиза подошла к окну и увидела подъехавший к подъезду «мерседес» прелата Штаудэ. Люсьен спустился со ступенек подъезда и помог прелату выбраться из машины.

Улыбаясь, Эжен спал. Луиза, осторожно притворив дверь, вышла из детской и прошла к себе в комнату.

Работа не клеилась. Поездка в Россию всколыхнула ее. Впечатления еще не улеглись. Сегодня утром ей звонили из редакции, торопили с очерком, она обещала, но…

Медленно, нащупав рукой перила, Луиза спускалась вниз. На лестнице было темно. Внизу прямо перед собой она видела в прямоугольнике фрамуги над дверью освещенный холл — камин, выложенный фрауэнфельдским изразцом с изображением Вильгельма Завоевателя, баварские пивные кружки на серванте. Здесь была немецкая обстановка, этого требовали деловые связи мужа.

Чем-то взволнованный, прелат метался из угла в угол. По-немецки, с рыкающим берлинским акцентом Штаудэ что-то громко говорил, обращаясь к Люсьену. Никогда за время их знакомства Луиза не слышала из уст прелата ни одной повышенной интонации. Какое-то подсознательное чувство подсказало, что речь идет о ней. Все больше и больше замедляя шаг, охваченная тревогой, в полной темноте она спускалась вниз, когда услышала робкое замечание мужа, сделанное по-немецки:

— Святой отец, если вы помните, таково было ваше желание…

— Дикий зверь под влиянием человека, — перебил его Штаудэ, — становится ручным! Двадцать с лишним лет, день за днем, ни на минуту не забывая о том, что передо мной лесная волчица, я приручал ее, и вот результат — предан! Не за тридцать сребреников, нет, по таксе коммунальных услуг!..

Луиза прижалась к стене не дыша…

— Что вы говорите, — так же робко возразил Вейзель, — я уверен, что Луиза ни в чем не виновата…

— «Я уверен»! — передразнил его прелат. — Где она? Быть может, подслушивает у порога? — Широко распахнув дверь, Штаудэ бросил испытующий взгляд на лестницу.

Луиза прижалась к стене не дыша, закусив губы. Прелат хлопнул дверью и продолжал.

— «Я уверен»! — еще раз повторил Штаудэ. — Давайте, господин Вейзель, уточним некоторые вопросы. В сороковом году, надеюсь, память вам не изменила, в страсбургской церкви святого Фомы, подле надгробия Морица Саксонского, состоялась встреча рядового рыцаря «Камло дю руа»[8] и некоего аббата. Организация предложила вам закрыть часовую мастерскую в Страсбурге и в качестве политического эмигранта бежать в Западную Швейцарию. Вы помните, я вручил вам тогда десять тысяч швейцарских франков и несколько писем, в том числе к президенту акционерного общества «ОРБЭ». Уже тогда фюрер готовился к вторжению во Францию. Мы знали, что политическая эмиграция хлынет волной через границу Швейцарии. Нам были нужны свои, проверенные люди, вокруг которых могли бы группироваться политические противники нового порядка в Европе.

— Я точно выполнил все указания организации, — проронил Вейзель.

Это было сказано так тихо, что за гулкими ударами сердца Луиза едва расслышала эти слова, эту новую для себя, рабски угодливую интонацию мужа.

— Ваши услуги получили достойную оценку, — согласился прелат. — А гестапо удалось ликвидировать многих неугодных нам политических деятелей. Сейчас речь не об этом, вернемся к вашей жене.

Луиза вспомнила всех тех, кого в эти дни приютил у себя Люсьен Вейзель: пылкого Бастида Ферье, его убили на улице Ла-Шо-де-Фон; лионскую ткачиху Жанну Клюазо, она была сброшена с поезда под Невшателем; Жака Пюи, партизана, бежавшего, как и она, в Швейцарию, закололи ножом в постели. Их было много, этих «неугодных политических деятелей», как сказал Штаудэ, теперь это она понимала. Скорбной вереницей в эти мгновения все те, кого она знала, прошли перед ее глазами, рождая не печаль, нет — гнев! Гнев, от которого не хватало дыхания, и в сжатых кулаках ногти впивались в ладони.

— В сорок четвертом году, — продолжал Штаудэ, — было ясно, что война проиграна и политика завтрашнего дня требовала от нас уже тогда закладки фундамента будущего реванша. Нам нужно было во всех рабочих и коммунистических организациях располагать своими, проверенными людьми с безупречной репутацией. Когда Маргарита Арно появилась в Швейцарии, ничего не стоило убрать ее с нашей дороги, но новая политика требовала и новой тактики. В будущем антифашистка Арно могла сделать для нас больше, чем рота моторизованной пехоты. Вы помните, Вейзель, организация предложила вам жениться на этой девушке, убрав с вашего пути Марселя Лорана…