По волнам жизни. Том 2 - [10]
Человек безусловно порядочный, он не был слишком умен, но возмещал это совершенно исключительной хитростью. Когда-то был в университете, но от пребывания в нем в Токарском мало оставалось следов. Он был затем офицером-артиллеристом в Севастополе, и эта служба отпечаталась на нем уже неизгладимо. Перейдя затем в Государственный банк, он сумел дослужиться до управляющего отделением и считал себя поэтому сделавшим необыкновенную карьеру, которая, по его мнению, могла бы всем служить образцом. Он поэтому, как будто, сам был подавлен величием своей особы.
Петра Семеновича подчиненные любили — за его обходительность и за заботливость об их служебном движении. За очень редкими исключениями, он не брал служащих со стороны, а продвигал своих же, и этим все они были, конечно, довольны.
Характернейшим свойством Токарского была необыкновенная говорливость. Как истый хохол, он был ленив, но любил заменять дело разговорами. С кем ему говорить — не так и важно, лишь бы его слушали.
Пока все другие еще работали, он рано уходил пообедать, затем высыпался часа два, а вечером приходил в банк, где во время вечерних занятий чиновники усердно щелкали на счетах. В ситцевой рубахе, перепоясанной шнурком, в туфлях, с растрепавшеюся на всю грудь бородой, он блаженно улыбался и отыскивал, с кем бы ему побольше поговорить. Впрочем, разливался все время он сам, а собеседнику только изредка позволял вставить реплику. Эта доступность начальства подчиненным нравилась.
Полтавский помещик, П. С. все время мечтал о переселении в родной город. Постепенно он прикупал к своей земле соседние участки, и его имение росло. Незадолго до революции счастье ему улыбнулось: открылась для него вакансия в Полтаве, и П. С. на нее попал. Увы, большевизм заставил его бежать и утратить завоеванный трудами всей жизни рай.
Токарский был обильно награжден детьми, их было что-то семь, кажется, душ. Но на это обилие он не жаловался:
— Своя ноша не тяжела.
Мы с ним проработали почти три года — в общем дружно, но все же не без некоторых шероховатостей. Я никак не мог удовлетворить его спроса в отношении своего первого помощника и заместителя — быть бесцветным человеком, не имеющим своего мнения. В коллегиальных заседаниях П. С. это плохо переносил: искренне убежденный в своем величии, он ждал от сослуживцев только поддакивания себе. Инакомыслие было для него неприемлемо.
Меня же он изводил своей говорливостью. Иногда в коллегиальном заседании, где он председательствует, все можно было бы покончить в полчаса — и так действительно бывало, когда я его заменял, — а Токарский затягивает заседание на три-четыре часа. Сначала он многоречиво доказывает правильность одного взгляда. Потом, как будто поколебавшись, он начинает приводить свои сомнения. Затем, делая вид, будто он сам себя разубедил, П. С. начинает критиковать свои первоначальные соображения и отстаивать новые, хотя никто их и не оспаривает.
— Петр Семенович, для чего вы так затягиваете заседание по совершенно ясным вопросам?
Прищуривает глаза в щелку:
— Вы ведь видите же, Всеволод Викторович, что у нас слишком мало дела… Это может броситься в глаза. А вот когда мы так затянем обсуждение, получается впечатление, что дела у нас много.
Он ошибался, его тактику все остальные разгадывали. Для меня же, который свободное от службы время посвящал научно-литературной работе, такое бесплодное растрачивание двух-трех вечеров в неделю на бесконечное журчание Токарского ручейком — действовало удручающе.
Все это, однако, было бы мелочами, и мы с Токарским всегда ладили бы, если б не особая его слабость.
П. С. давно уже возлюбил некоего молодого ловкача — Василия Кузьмича Жарова. Он сделал Жарова постоянным своим секретарем и возил его, при перемене службы, из города в город. Жаров как-то сумел околдовать немудрого Токарского, и последний слепо ему доверял, а Жаров играл на его настроении, как на скрипке.
Формально Жаров являлся одним из моих помощников, но Токарский не уступал его никому, а держал в своем личном распоряжении.
Уже по самой внешности Жаров был неприятен: откромленный, просто жирный, с заплывшим лицом и узкими, точно смотревшими из подушек сала, но вместе с тем нахальными, глазами. Чиновники банка полностью учитывали влияние Жарова на управляющего, очень в нем заискивали и действительно обделывали через Жарова свои служебные дела.
По приезде в Тверь я застал в действии строительную комиссию по постройке нового здания банка и должен был войти в ее состав. В комиссии участвовало еще несколько членов учетного комитета из местного купечества и управляющий местной контрольной палатой Козлов. Строил дом еврей подрядчик Гольдберг; стены дома уже были к тому времени выведены. Фактически же все делопроизводство по комиссии вел Жаров, а Токарский все подписывал, что тот ему ни подавал.
