По воле Петра Великого - [43]

   — А не облыжно ль толкуешь, парень? Не сохранил ли для себя царёв клад?.. А!.. Молчишь... Ну, отвечай, собака! — вдруг прикрикнул князь, и лицо его побагровело, жилы вздулись на лбу.

Похолодел грабитель и не столько от грозного окрика, сколько от взгляда этих колючих глаз с покрасневшими от сдерживаемой ярости белками.

Теперь — всё равно, правду ли сказать, дальше ли изворачиваться... Только бы отсрочить последнюю страшную минуту обыска, пытки... разлуки с заветным сокровищем и с жизнью, которая ещё так манит сильного, не старого есаула.

   — Твоя воля, господине... А я всю правду-истину сказал!.. Твой меч, моя голова с плеч... Весь я тута... Искали, поди, люди твои... Всё моё хоботье забрали...

   — Искали... забрали... не нашли! Твоя правда, Васенька! — уже совсем ожесточаясь, проговорил Гагарин. — Тамо нету... А вот мы ещё на тебе пощупаем... А не найдём, так сам, поди, знаешь, для чего тут это всё понавешено да понаставлено? Допрос учиним с пристрастием, как водится... Скажешь, собака, куды царское достояние укрыл, коли и на тебе его не окажется!.. А покуда...

Он дал знак Келецкому. Тот пошёл отворять двери, звать Нестерова и палачей. Гагарин тоже отошёл от стола, стал ходить по узкой комнате, обуреваемый нетерпением и гневом, судорожно сжимая в руке пистолет, взятый безотчётно со стола. Он на мгновение тоже обратился к раскрываемой двери, где первою обозначилась поджарая фигура Нестерова, ещё стоящего за порогом, в коридоре.

Выхода не было. Всюду залезет проныра и отыщет самоцвет. А потом — пытка, мучения!.. И неожиданная мысль пронзила мозг Василия. Он вспомнил, как глотал большие стаканы водки одним залпом либо огромные куски хлеба и мяса под голодную руку... И сразу решился... Если сейчас на нём камня не найдут, ещё есть возможность отстрочить муку и гибель... Он пообещает указать, где спрятано сокровище... Всё потянется... А там, кто знает, товарищи придут на выручку, помогут убежать!..

Самые несбыточные, странные и хаотические мысли молнией пронеслись в смятенном уме... Обдумывать некогда... Быстро достал он из-под повязки тряпицу с рубином, незаметно поднёс ко рту, сделал отчаянное глотательное движение и вдруг, захрипев и посинев, повалился навзничь, царапая скрюченными пальцами своими лицо, губы шею, вздувшуюся и посинелую. Повязка, сорванная с головы судорожными движениями, обнажила ещё не затянувшиеся раны, где новая ткань алела, словно пурпурный студень, источая крупные капли и струйки свежей крови.

Сначала легко скользнул по пищеводу тяжёлый, холодный самоцвет, но он был слишком твёрд и велик. Мгновенная спазма сжала горло... Камень застрял там в глубине, прервав дыхание, и Василий, без того обессиленный ранами и душевной бурей, сразу лишился сознания, багровея и темнея с каждой минутою.

Гагарин и Келецкий кинулись к нему при первом хрипе и сразу поняли, что тут случилось. А Нестеров, оставленный на пороге, вытянул по-щучьи свою голову и впился глазами в то, что происходило перед ним на другом конце мрачного застенка.

   — Зигмунд... смотри... умирает... Помоги ему! — крикнул было Гагарин.

Но Келецкий по-французски негромко и решительно проговорил:

   — Молчите!.. Слушайте, что я буду говорить...

Затем обратился к Нестерову, вид которого всё объяснил без слов умному ксёндзу. Это был опасный свидетель, и его следовало сбить с толку.

   — Ты цо ж там стоишь? Сюды иди. Поможи мне...

Нестеров так и подлетел к скамье, на которой лежал вытянувшись есаул, пока Келецкий потрогал его пульс, слушал затихающие удары сердца. Затем почтительно стал объяснять Гагарину:

   — От страху и жаху глова у злодзея не сдержала. Апоплексия, то есть мозговый и в грудях удар!.. Кревь разлилася... Помирать должен тен вор. Надо, жебы споведал его ваш пан поп... Жебы не казали, цо без споведи умар хлоп. Тоже не есть ладно...

   — Правда твоя! — сообразив, чего опасается Келецкий, подтвердил Гагарин. — Вот ты, Петрович, сбегай тут рядом к попу... При церкви при ближней... Теперь скоро и заутреню начнут. Пусть идёт с дарами. Я, мол, зову!.. Поживее.

   — Летом лечу! — встрепыхнулся сразу Нестеров, но на полуобороте так и застыл; не выдержав напора своих мыслей, и униженно, и с каким-то затаённым вызовом в одно и то же время обратился к Келецкому: — А, слышь, пан секретариуш... Нетто при кондрашке так бывает язык прикушен, вон, как у Васьки?.. Гляди, ровно бы он задавленный...

И приказный даже ткнул пальцем туда, где на скамье синело лицо есаула и темнел наполовину высунутый наружу язык, разбухший и сжатый стиснутыми зубами.

   — Так то и есть, ежели в грудях удар кревный... Духу не стает у человека... От, он и делается, як удавленный!..

   — А... Глянь, благодетель... Внизу, под кадыком, ровно што выперло у нево... Не глотнул ли часом чево? — не унимался Нестеров, не владея собой, хотя и видел, как не нравится такая назойливость самому Гагарину, как хмурит тот брови и стучит прикладом пистолета по столу. Понял Нестеров, что его провести хотят... Нестерпимо это для злой и жадной души приказного. Так бы он и кинулся на есаула, зубами разгрыз ему горло, вынул то, что там схоронено сейчас, и доказал обоим, что не дурак Нестеров. Но слишком много и так позволил он себе...