По воле Петра Великого - [36]

Долго длилась эта внутренняя война, и только через года полтора, когда убедился царь, что дело создано грабителями-воеводами, последовал его грозный указ. «И те воеводы, — стояло в указе, — Семён Дурново да Мирон Башковский с братом Алексеем и отцом ихним, Игнатием, состав злодейский учинили и коварственным умыслом сами в осаду сели, хотя тем на всех жилецких людей того города Красноярска навесть измену и бунт безвинно. А мстили они за то, что от несправедливых окладов и взятков свары и междуусобье пошло лютое. И когда горожане тамошние челобитье подали про все взятки, воровство и раззоренье, от воевод учинённое, то воеводы сказывали: «Весь город ваш за жалобы раззорим!» И после того неправую затейку и воровской поклёп с осадой своей учинили, на помощь себе призвав товарищей вора и изменника, Федьки Шекловитого, кои вместо смертной казни на пашню в тот город были сосланы»... Дальше шло решение: предать суду и казни этих воевод-разбойников, что и было исполнено.

Но мало помог даже и этот суровый пример, данный Петром.

Слишком зарвавшиеся грабители, правда, понесли кару, но другие, более осторожные, продолжали своё дело, только стараясь не зарваться... Не помогала и частая смена воевод. Каждый только спешил скорее нажиться, зная, что через два-три года придётся другому уступить тёплое местечко.

И теперь слова Гагарина о новых порядках заставили, правда, призадуматься многих, но не очень испугали.

   — Без людей же не обойтися! — толковали мудрые хапуги. — Менять нас чаще станут, пожалуй... Так и мы поторопимся сорвать, что можно... А там... семь бед — один ответ... Это — речь первая. А вторая, вестимо: новая метла гладко метёт... пока голиком не стала... И самому, гляди, князеньке охота понажиться... Вот и пужает нас... А как понесём ему, што полагается, помягчеет...

И на этом успокоились немного встревоженные заправилы сибирские, разные крысы приказные и городовые...

А между тем на многих сразу же посыпались удары, чистка началась в первый же день вступления Гагарина в должность.

Прежние дьяки губернаторской канцелярии — Парфенов, Абрютин, Маскин — были заменены Шокуровым и Баутиным, которых привёз с собою Гагарин. Кроме Келецкого, негласного «первого министра» без портфеля, большую роль стал играть вновь назначенный комендантом в Якутск полковник Яков Аггеевич Елчин, тоже прибывший в свите князя, как и многие лица, теперь занявшие первые места в суде, в магистрате, всюду, где Гагарину нужно было иметь своих людей.

Старинного приятеля своего, стольника, Александра Семёновича Колтовского Гагарин послал комендантом в Верхотурье. Этот город, как единственный служащий воротами Сибири, был особенно важен для Гагарина. Имея там верного помощника, князь мог быть спокоен, что ни один подозрительный человек с каким-нибудь опасным челобитьем не проскользнёт в Россию без его ведома... А планы, которые роились в голове честолюбца-князя, требовали особенной осторожности и тайны.

Жестокий, жадный, но осторожный Ракитин остался в Иркутске, как помощник мягкого коменданта, стольника Любавского. Не тронут был в Енисейске обер-комендант князь Иван Щербатов. Но отца и сына Трауернихтов Гагарин вызвал из богатого мехами, хотя и холодного Якутска и пока поручил им, как двум надёжным людям, ведение своей канцелярии. Обер-комендантом остался в Тобольске Иван Фомич Бибиков, а комендантом на первое время тот же Семён Прокофьевич Карпов, который был и раньше, но старик, Дорофей Афанасьевич Трауернихт, преданный друг Гагарина, уже был обнадежен, что скоро займёт это место, дающее большой почёт и огромные выгоды.

В надворном суде Гагарин посадил тоже своего человечка, коллежского асессора Ивана Матвеевича Милюкова-Старова; другие лица из приехавшей с ним свиты были назначены мостовыми комиссарами, таможенными целовальниками и оценщиками пушной казны государевой, приносимой ясачными инородцами ежегодно в огромном количестве... Словом, всюду, где только пахло наживой, новый губернатор имел не только свои «глаза и уши», но также и «руки», готовые по первому знаку отобрать всё лучшее и принести хозяину, в надежде и на свой пай получить малую толику расхищенных казённых благ...

А затем — всё пошло по-старому.

Каждое утро принимал доклады и жалобы губернатор, разбирал «столпцы» и листовые бумаги, присланные из Москвы, Петербурга и сибирских городов, надписывал резолюции, диктовал ответы на более важные «номера», пришедшие из Сибирского приказа или от царя. И большая, давно налаженная приказно-канцелярская машина мощно поворачивала свои старые, поржавелые колёса, между которыми вставлены были только кое-где новые цевки и колёсики в виде новых, наезжих из России, людей. Но последние скоро пропитывались тем же старым духом сибирских приказов, каким отличались и старожилы-дельцы.

   — Грабь, но осторожно. Наживайся да поживей!

Эту премудрость быстро постигали новенькие и легко сдружались с заматерелыми сибирскими лихоимцами и вымогателями, которые любовно вели новичков по старым, верным путям стяжания и беззакония, доходящего до наглости.

А Гагарин, видя, что сразу почище на вид стало в приказах, что идут исправнее доходы в царскую казну, которую он рискнул взять на откуп дорогой ценою, потирал руки от удовольствия.