По Тунису и Ливии - [22]

Амади хорошо известны все тонкости свадебного обряда, и он ведет нас прежде всего именно в дом жениха.

Честно говоря, мы не знаем, что в подобных случаях полагается делать гостям. Поступаем так, как действовали бы и на свадьбе наших соотечественников. Произносим обычные слова поздравлений и пожеланий, вручаем юноше один из московских сувениров. Принимая его, жених горячо и искренне благодарит нас, улыбается, с поклоном пожимает всем по очереди руки.

Некоторое время после этого задерживаемся во дворе: для нас заботливо выносят все имеющиеся в доме скамейки. Затем, по сигналу Амади, неторопливо выбираемся к автобусу.

Теперь надо поздравить невесту.

Мухаммеду опять приходится тормозить за несколько кварталов от дома. Но расспрашивать прохожих, где находится этот дом, нет никакой нужды. К нему тянутся чуть ли не все окрестные жители.

Основное торжество, опять же, по неписаным, но незыблемым традициям, разворачивается во дворе дома невесты.

Тут гораздо светлее. Можно разглядеть многочисленных гостей-зрителей, расположившихся в несколько рядов вдоль ограды дворика. Здесь заранее расставлены низенькие скамейки.

Соседям и просто зевакам, которые пришли в этот темный сентябрьский вечер поглядеть еще на одну свадьбу и родном селении, хозяева и устроители празднества скучать не дают. Пока в доме обряжают невесту, а жених суетится и волнуется за несколько километров отсюда, гости слушают музыку, смотрят танцы, посмеиваются над шуточками острослова — свадебного заводилы.

Эта ответственная роль поручается далеко не всякому. Тут требуется неистощимый запас энергии, острословия и просто незаурядная физическая выносливость.

Несмотря на свою солидность и тучность — широкий пестрый пояс обтягивает могучую талию, бронзовое полное лицо лоснится — «заводила» весьма подвижен. Послушно двигаются за ним по кругу, подыгрывая в такт его подпрыгиваниям, музыканты. Тоже изрядно утомившиеся, они тем не менее честно стараются отработать свой хлеб. А распорядитель (по всей вероятности, неизменный, «штатный», без которого не обходится ни одна свадьба), даже не глядя на них, дирижирует. Выкрикивая хрипловатым голосом свои шутки-прибаутки, он движется вдоль рядов зрителей. Там, где этот толстяк останавливается (продолжая, впрочем, пританцовывать и дирижировать), раздается взрыв смеха, слышатся возгласы одобрения.

Около нас он задерживается дольше обычного, энергичнее командует оркестрантами, не поворачиваясь к ним, старательнее топочет запыленными босыми ногами.

Мы дружно аплодируем ему, одобрительно покачиваем головами в такт барабанам и флейте. Заводиле это приятно. Улыбка на его лице расплывается все шире.

Когда он продвигается дальше, наших женщин приглашают посетить дом, навестить невесту. Мужчины остаются во дворе: нам входить в дом невесты или хотя бы взглянуть на нее строго-настрого запрещается.

Приходится довольствоваться личным знакомством с одним женихом.

Женщины направляются к крылечку и скрываются внутри дома. Впечатление у них от этого визита осталось довольно тягостное. Изолированную от окружающих, измученную приготовлениями к обряду девушку они нашли сидящей перед тускловатым зеркалом, бледную как смерть, почти в полуобморочном состоянии. Ее наряжали, украшали, хлопотали вокруг нее, а она даже не шевелилась.

Когда ей сказали: «Тебя пришли поздравить твои сестры из далекой страны — Советского Союза…», невеста на какое-то мгновение приоткрыла сомкнутые веки, хотя ей запрещено в этот день смотреть на кого-либо из окружающих (она откроет глаза только тогда, когда встретится с женихом), и подобие улыбки появилось на ее губах. Наши женщины поставили перед ней на столик красную коробочку — духи «Красная Москва». Невеста еще раз улыбнулась, кивнула головой в знак благодарности и снова закрыла глаза.

— Сколько лет невесте? — поинтересовались мы.

— Восемнадцать.

— Она уже окончила школу?

— Она неграмотна, — последовал ответ.

А перед домом продолжалось буйное веселье. Толстяк-затейник по-прежнему шлепал босыми ногами по пыльному квадрату двора в такт грохочущему там-таму. Зрители нее так же одобрительно отвечали на его шутки.

Близилась ночь. Пройдет еще немного времени, и в раскрытые ворота введут разукрашенного верблюда. Юноша поможет своей невесте взобраться в притороченный к горбам верблюда шатер и под приветственные крики всех присутствующих на свадьбе увезет девушку из родного дома к себе. Увезет навсегда.

Выходим со двора в еще более погустевшую черноту. Мухаммед включает фары, и сразу же на яркий свет слетается мошкара. Она вьется, кружится в лучах. Прижимаясь к заборам, прикрывая глаза рукой, тунисцы дают дорогу нашему автобусу.

В «Альджаэире» все давно спят. Шелестят за окнами отеля набегающие на песок волны Средиземного моря. А в ушах еще слышится дробный стук барабана, пронзительный свист флейты…

Вспоминается и другой вечер, и слышится музыка, похожая на ту, что звучала на свадебном торжестве.

В Кайруане нас пригласили на концерт самодеятельных исполнителей народных плясок. Выступали они на небольшой открытой площадке, на плотно утрамбованной земле. Справа от нас сидели музыканты. Играли они старательно, с каким-то самозабвением: два барабанщика, флейтист и еще один музыкант — инструмент, на котором он играл, сделан из высушенных тыкв и носит красивое название — маримба.