По ту сторону вселенной - [5]

Он считал и продолжает считать себя правым. Но, оказывается, правота — понятие относительное. Прежде его правоту признавали безоговорочно. Стром привык к уважению, к тому, что ему прощают резкости. Он позволял себе капризничать, выдвигать условия, а то и ультиматумы. До поры сходило… И вот впервые ученый, известный своими стимул-прогнозами — безошибочными заглядами в будущее, — столкнулся с непониманием, несогласием, и как ему казалось, пренебрежительным отношением к его самому дорогому, выношенному не только умом, но и сердцем детищу, — энтропийной теории дисбаланса.

Вот тогда-то Стром и решился на демарш: объявил, что намерен переселиться на Утопию. Был уверен: как всегда, начнут отговаривать, упрашивать. Но этого не случилось.

— Как решите, так и будет, — твердо сказали ему.

Обратного пути не могло быть. Не умел Стром признавать ошибки, идти на попятную. Хорошо хоть жена не изъявила желания последовать за ним, неудачники были не в ее вкусе.

Свершилось. Он на Утопии. И никто не вспоминает о нем на Мире…

Звездолеты доставляли все необходимое для безбедного существования утопийцев: крупных заводов здесь не строили, планета-заповедник была и планетой-потребителем.

Сюда прибывали люди разных возрастов, но в чем-то одинаковые судьбами: неудача или разочарование, усталость или равнодушие служили своеобразным пропуском на Утопию.

В глазах новичков обреченность боролась с надеждой. Так смотрят те, кто сжег за собой мосты: возврата нет, а что впереди — неизвестно…

Для Мира было накладно содержать на иждивении целую планету, вкладывать колоссальные средства в предприятие, не приносящее выгоды. Но общество достигло столь высокого и совершенного благосостояния, что могло позволить себе такую роскошь. Утопия как бы символизировала самим своим существованием право не подчиняться воле большинства, выбирать тот образ жизни, который пожелает индивид.

Свобода выбора смягчала ограничения, неизбежно накладываемые на личность коллективом. Отныне подчиненность личности коллективу, индивида массе людей стала делом сугубо добровольным. «Человек и человечество равноправны» — в этом несколько напыщенном девизе видели сокровеннейший смысл Утопии…

Но не гордость за реализованное право выбора, а горькое осознание того, что он исключен из формулы человечества, словно величина бог знает какой малости, которой можно безболезненно пренебречь, испытывал сейчас Стром.

Если бы он снова захотел посмотреть на себя со стороны, ненароком, без психологической подготовки, то увидел бы по-детски незащищенного, нестарого еще человека с лицом мученика и слезинками в потухших глазах. И этот человек разительно отличался бы от непреклонно-хмурого двойника, глянувшего на него из Зазеркалья.

— Я никому не нужен, — прошептал Стром. — Все мы крысы, переспорившие Светоч…

Он отвернулся от звезд, и стена за его спиной бесшумно сомкнулась. Глоток бенты, минута раздумья, но уже не философского, не о жизненных идеалах, не о перенесенных обидах и совершенных ошибках, обыкновенного вялого раздумья, в какое погружается человек, разбуженный среди ночи и не знающий, то ли одеваться, то ли попробовать заснуть снова.

Мягко зашуршал гипнос: нужно беречь силы — впереди еще один день постылой жизни.

3. Джонамо

— Доктор Нилс, я так рада вам! — крупная женщина с увядшим, но все еще миловидным лицом, распахнув руки, словно для объятия, шагнула навстречу вошедшему — человеку преклонного возраста, одетому в опрятный черный костюм.

— Вот уж не думал… — смущенно проговорил старик. — Сколько же мы не виделись? Поди, лет двадцать!

— Двадцать один. Как раз сегодня двадцать первая годовщина смерти мужа… — Глаза женщины наполнились слезами.

— Не надо! — умоляюще воскликнул доктор. — Поверьте, я… до сих пор не могу себе простить…

— А что вы могли сделать? Серпентарную чуму только-только завезли из космоса. Лекарств от нее тогда не было.

— Самое обидное, что через месяц синтезировали вакцину. Ах, если бы…

— Такая уж у него судьба… Но как вы могли подумать, что я виню вас в том, что не смогли вылечить бедного Орма? Вы сделали все возможное, рисковали собственной жизнью, ведь ничего не стоило заразиться, и тогда…

— Пустое, я выполнял долг. Скверно выполнял. Ну да что было, то было… Чем я обязан приглашению?

— Мне нужна ваша помощь, доктор Нилс.

— Моя помощь? — удивился старик. — Но почему вы не обратились к меомедам?

Женщина брезгливо поморщилась.

— Не верю в кибермедику.

— Вот и напрасно, — огорчился доктор Нилс. — Специализированные медицинские компьютеры с меонным интеллектом как диагносты намного превосходят нас.

Профессия врача вымирает, туда ей и дорога! Так что, милая Энн, ваша неприязнь к меомедам…

— Выслушайте меня, доктор! Я не решилась бы вызвать вас, если бы речь шла о моей болезни. Но меня беспокоит Джонамо…

— Джонамо? Ваша дочурка? Крошка Джонамо, изящная, как стрекозка… Тогда ей было годика три? Так что с ней стряслось?

— Вот именно стряслось! — слезы снова заструились по щекам Энн. — Год назад у нес погиб муж. Он был в космическом патруле.

— Крил? — выдохнул старик. — Так это Крил! Говорили, он нарушил какие-то правила…