По ту сторону смерти - [89]

Не выдержав чудовищного напряжения, он в изнеможении уронил руки.

— Я не желаю больше слушать тебя, — пробормотал он, давясь кашлем и рыданиями.

Повисло молчание. Бернард попытался перевернуться на бок, но его душили кашель и сухая рвота. Его тошнило от самого себя, от сознания собственной слабости. Как мало физического страдания, оказывается, требуется для того, чтобы человек обратился в ничтожество. Ничтожество.

Наконец Яго произнес:

— Что ж, хорошо.

Тяжело дыша, Бернард прикрыл рот ладонью. Прислушался, сглатывая подступавшую к горлу рвоту.

И неожиданно услышал звук, от которого по спине у него пробежали мурашки. Он затаил дыхание и весь обратился в слух.

Нет-нет, это не ошибка. Звук шагов по каменным плитам. Удаляющихся шагов.

— Нет! — закричал Бернард. — Не уходи! Не оставляй меня здесь! Прошу тебя! — Он кричал истошным, пронзительным голосом, который, казалось, не мог принадлежать ему. — Вернись! Умоляю! Умоляю!

Затем он затих. С гримасой страдания на лице, он все тщился услышать ответ своего незримого собеседника. Тело его сотрясала дрожь.

Громыхнул замок, со скрипом отворилась и снова захлопнулась тяжелая дверь.

Снова наступила тишина.

— Не оставляй меня, — пробормотал Бернард. — Отец.

Он лежал, и из глаз его струились слезы.

10

Ричард Шторм не заметил, как очутился под сенью церковных стен. Он стоял среди покосившихся надгробий, с которых время давно уже стерло все имена. Вокруг бурлила стремительно надвигающаяся мгла. Молнии с треском раскалывали небо и гасли где-то за горизонтом. Им аккомпанировали исполненные глухой ярости раскаты грома. Повсюду в траве валялись разбитые могильные камни. Неподалеку медленно осыпался наполовину вросший в землю одинокий склеп, среди мятущихся теней он казался ожившим призраком.

Воображение, обгоняя сознание, спешило наполнить жутковатую сцену живыми звуками.

Шторм вспомнил одну историю. Женщине снится, что она стоит на пороге незнакомого дома. Она оказывается там каждую ночь, в каждом сне. Стоит и смотрит на дом. Она так устает от этого наваждения, что решает взять отпуск. Она уезжает в провинцию и вдруг по пути видит тот самый дом. Не в силах побороть искушение, она выходит из машины и направляется к дому. Дверь открывается, и ее встречает дворецкий.

— Пожалуйста, — говорит женщина. — Мне бы очень хотелось осмотреть этот дом.

— Разумеется, мэм, — отвечает дворецкий. — Но учтите: в доме обитает призрак.

— Призрак? — изумляется женщина. — Чей призрак?

— Ваш призрак, — отвечает дворецкий.

Шторм, как зачарованный, смотрел на руины Белхемского аббатства.

Как часто он переносил это место на пленку? Или очень похожее на это. Сколько раз мысленно представлял его себе? Сколько раз населял вампирами, вурдалаками, монстрами? В «Призраке» была очень похожая церковь. И в «Холодном замке». И в «Адском пламени». Но только теперь, оказавшись здесь, он понял, что везде снимал одно и то же место.

Потому что именно здесь происходили события, описанные в «Черной Энни», рассказе, который Шторм прочитал в возрасте десяти лет и который сделал его тем, кем он стал.

Шторм прекрасно помнил если не точную дату, то свои ощущения от того дня, когда впервые прочел «Черную Энни». Окаймленный пальмами пляж Санта-Моники, легкий бриз, пахнущий морем и апельсинами. Цветы на окне, белая стена соседского дома. Вокруг щебетали птицы. Пчелы кружили над огромными цветами. С улицы доносился плеск воды. Кто-то плавал в бассейне. Его мать. Он лежал на постели, в своей комнате, маленький Рик, в шортах и майке. С полок за ним наблюдали добродушные пластиковые монстры: Франкенштейн, Годзилла, неизвестное существо из Черной лагуны, покрытое настоящей зеленой чешуей, Дракула, пластмассовый подбородок которого Шторм выкрасил в красный цвет. Книжку он держал на животе. Она называлась «Привидения и призраки». Это был подарок отца, который уже примирился с тем, что его сын получает куда больше удовольствия от мистики, чем от вестернов. В Калифорнии стояла весна, но мысли юного Ричарда были далеко, в дождливой викторианской Англии. Вместе с Невиллом и Квентином он бродил по залам населенного призраками дома. Стоял возле разрушенного аббатства. Этого самого аббатства. Рассказ нравился ему. По-настоящему нравился.

И ему никогда не приходил в голову вопрос: а почему? Почему ему так хотелось ощутить собственную причастность к местам и событиям, к которым он не имел ни малейшего отношения? Каждая его картина — это буйство готики и викторианства, неизменно вдохновлявшая его аура «Черной Энни». Но почему? Теперь, когда Шторм стоял у разрушенного аббатства, этот вопрос не выходил у него из головы.

Потому что эти средневековые стены, покосившиеся надгробия, сама атмосфера — готовая сцена для производства фильма ужасов — все казалось давно знакомым, будто он уже был здесь тысячу раз. Таким же знакомым, как лицо голливудской знаменитости. Это место словно заполнило собой изначально предназначенную для него пустоту в сознании. Оно было удивительно знакомым — и в то же время Шторм чувствовал себя гостем в чужой стране.

«Зачем я забрался так далеко от дома?» — спрашивал он себя. Кто эти люди, что суетятся вокруг? Харпер, Бернард, сэр Майкл. София. Какого черта он лезет в их жизнь? Он умирает, и это главное. Значит, он должен быть с теми, кто знает его давно. С друзьями, которые будут кудахтать, сочувствуя его горю. С врачами, которые будут давать разумные — по их мнению — советы. Он должен умереть в своем собственном, привычном мире. А не в этом, который он присвоил себе, будучи еще ребенком, и который придумывал снова и снова всю свою жизнь.