По ту сторону - [57]

— Нет, чёрт возьми, ещё не всё кончено!.. — выкрикнул Карл Кернер, брошенный в машину.

Лица его не было видно, так как дневной свет еле проникал через решётку единственного маленького оконца специальной машины гестапо. Этот человек, как показалось Максу, влетел в машину, как тяжёлый мешок. Он больно ударился головой о кромку скамейки и сначала неловко повернулся на бок, потом приподнял голову и, перегибая туловище вперёд, с лёгким стоном присел, вытягивая ноги. Только теперь Макс заметил, что у него на руках металлические наручники и ноги связаны верёвкой.

— Нет ли, приятель, закурить? — хриплым голосом спросил человек.

Макс пошарил больной рукой в кармане и только теперь вспомнил, что его сигары забрали при обыске. Он виновато ответил:

— Сожалею, но ничего нет, отобрали при обыске.

— Политический или уголовный? — спросил тот же хриплый голос.

— Я вас не понял, — ответил Макс.

— За что вас сюда бросили?

Не знаю. Русскую листовку я поднял, — робко объяснил Макс историю своего ареста.

— Понятно, товарищ. Они готовы каждого посадить в тюрьму за любой пустяк, будто и без того в Германии Гитлера мало концлагерей. Но ничего, мы ещё сочтёмся с ними!

В общей камере, куда доставили Макса и других его спутников, арестованных было много. Некоторые сидели по нескольку месяцев без следствия и суда. Другие были брошены в тюрьму недавно, но все они, это Макс понял скоро, держались дружно, нередко, хотя и тихо, но откровенно разговаривали, проклиная Гитлера и гестапо. Были здесь и такие, как Макс, молчаливые, робкие, мало понимающие в политике, но заподозренные как «опасные люди».

В тюрьме, ожидая суда, Макс понял многое. Здесь он вспомнил смелых русских мальчиков и девочек из имения фрау Эйзен, научился разбираться в друзьях и врагах, понял, что есть две Германии, и как-то привык к мысли, что и он пострадал за лучшую Германию, которая будет. Особенно помогло ему знакомство с Карлом Кернером. Не раз подолгу задушевно беседовал он с Максом, разъясняя ему смысл происходящих событий.

Через неделю часа в три ночи охранник отворил железную дверь камеры:

— Карл Кернер на допрос!

Карл поднялся и пошёл. С допроса его притащили без сознания. Макс до утра ухаживал за ним, как мог. Когда Карл Кернер пришёл немного в себя, он рассказал:

— Охранник привёл меня в совершенно пустую и холодную камеру в подвале. Собачий холод, полумрак. Я сразу понял, что это камера пыток, а не кабинет следователя. Потом явилось три молодчика, отстёгивают от поясов резиновые дубинки, и «допрос» начинается с удара по голове. Вскоре я потерял сознание.

Так шли дни, недели. Потом состоялся суд над Кернером. В камеру он больше не вернулся.

Осуждённый к пяти годам строгого тюремного заключения, Макс, как и другие политзаключённые, попал в одиночную камеру. Сосед через стену постучал, что Карл Кернер казнён. Эта весть о смерти дорогого товарища потрясла Макса. Он теперь уже думал не только о жене и детях, но и о судьбе товарищей по заключению, о судьбе своей родины. Встреча с коммунистами была для него политической школой, сблизила его с людьми, которые стали дороги ему.

Первое время после суда Макс отмечал на стене камеры дни, потом недели и, наконец, месяцы своего заключения. Когда прошло больше года, он потерял надежду на свободу, начал падать духом, метаться по камере, как обречённый.

В одну из тоскливых тюремных ночей Макс неожиданно услышал стук в стену. Это из соседней камеры передавали:

«Русские в Германии… Русские форсировали Одер, скоро, наверное, будут в Берлине, и тогда Гитлеру смерть — нам свобода…»

Макс невольно вспомнил русских подростков из имения помещицы Эльзы Карловны, их борьбу и свою роль пассивного наблюдателя. Теперь ему хотелось встретиться с ними, о многом рассказать, извиниться, объяснить, что не помогал им потому, что сам ничего не понимал так ясно, как понимает, теперь.

Тюрьма на многое открыла Максу глаза. Он стал человеком, начинавшим понимать, какой Германии он может посвятить остаток дней своей жизни, если только вернётся на свободу. Только бы дожить до светлого дня освобождения!.. Макс перебирал в памяти все пережитое им в тюрьме. «О, если бы эти стены могли рассказать о стонах истязаемых!» — думал Макс.

Но не только бы об этом рассказали стены, если бы могли. Они рассказали бы и о том, как закаляется, как вырабатывает в себе ненависть и силу истинный немец, борющийся против Германии Гитлера.

Возмездие близко

В один из осенних дней 1944 года Эльза Карловна получила известие, что сын её тяжело ранен. Люся по лицу хозяйки догадалась, что письмо не из приятных. Эльза Карловна долго сидела, как пришибленная, устремив глаза в одну точку, но потом всё же вспомнила про вырученные от торговли деньги и бросилась их пересчитывать.

Гильда села рядом с матерью и долго смотрела, как мать считает деньги. Наконец она спросила:

— Тебе помочь?

— Я сама, — тихо ответила Эльза Карловна.

— Нет, мама, я тоже хочу считать деньги, — настаивала Гильда, и глаза её загорелись жадным блеском.

Эльза Карловна нехотя положила перед Гильдой пачку рваных, замусоленных марок.

— Война приносит выгоду? Да, мама? — спросила Гильда, следя, как мать складывает в сейф пачки бумажных денег. — Война прекрасна, говорят у нас в организации «Гитлерюгенд». Ты согласна, мама?