По ту сторону неба - [4]

Но ведь из всякого правила есть исключение, так и тут. Мне ли не знать — на себе испытал!

Мы заканчивали монтаж «Второго Релейного Спутника»; все главные узлы были собраны, жилые помещения герметизированы, и станции придали медленное вращение вокруг собственной оси, восстановив ощущение тяжести, от которого мы успели отвыкнуть. Я сказал «медленное», однако обод нашего двухсотфутового колеса вращался со скоростью тридцати миль в час. Движения мы, понятно, не замечали, но центробежная сила, вызванная вращением, вернула нам около половины нашего земного веса. Этого оказалось достаточно, чтобы предметы перестали произвольно парить в пространстве, и вместе с тем мы не чувствовали себя слишком уж неповоротливыми после многих недель полной невесомости.

В ту ночь, когда это произошло, наша четвёрка спала в тесной цилиндрической кабине, известной под наименованием «Шестого Кубрика». Она находилась на самом краю обода станции. Представьте себе велосипедное колесо, у которого шину заменяет гирлянда сосисок, ну так вот — «Шестой Кубрик» был одной из «сосисок», и мы мирно дремали внутри неё.

Разбудил меня внезапный толчок — не такой сильный, чтобы я встревожился, но, во всяком случае, я сел на койке, недоумевая, что случилось. На космической станции любое необычное явление требует немедленной проверки, и я нажал тумблер возле койки, включая внутренний селектор.

— Алло, Центральная, что случилось?

Никакого ответа, линия не работала.

Серьёзно обеспокоенный, я соскочил с койки — и испытал ещё большее потрясение: тяготение отсутствовало. Я взлетел к потолку, но успел схватиться за стойку и остановить полёт, растянув руку.

Не может вся космическая станция вдруг перестать вращаться. Ответ мог быть лишь один… Выход из строя селектора и — как я тотчас обнаружил — осветительной сети открыл нам страшную истину: мы не составляли больше части станции, каким-то образом наша кабина оторвалась, и её швырнуло в пространство подобно тому, как отлетает, упав на вращающийся маховик, дождевая капля.

Иллюминаторов не было, наружу не выглянешь, однако мы не сидели в кромешной тьме — включилось аварийное освещение, работающее от батарей. Клапаны воздушной магистрали автоматически замкнулись, едва стало падать давление, и мы могли бы некоторое время существовать в нашей маленькой атмосфере, хотя она и не обновлялась. Увы, непрекращающийся свист дал нам понять, что воздух, которым мы располагаем, уходит в какую-то пробоину.

Можно было только гадать, какова судьба космической станции. Не исключено, что всё сооружение разбито вдребезги и наши товарищи либо погибли, либо находятся в столь же незавидном положении, как и мы, летя через космос в дырявых банках с воздухом… Наша единственная, очень слабая надежда заключалась в том, что мы одни оказались жертвами крушения, что станция в остальном цела и за нами послан спасательный отряд. Всё-таки мы удалялись со скоростью не больше тридцати миль в час, и любой из реактивных скутеров мог за несколько минут догнать нас.

В действительности на это потребовалось около часа, хотя если бы не мои часы, я никогда бы не поверил, что нас нашли так быстро. Мы уже начали задыхаться, всего лишь одно деление отделяло от нуля стрелку прибора на нашем единственном аварийном кислородном баллоне…

Стук в обшивку прозвучал для нас словно сигнал из другого мира. Мы отчаянно застучали в ответ, мгновение спустя к нам донёсся глухой голос. Кто-то снаружи прижался шлемом скафандра к металлу обшивки, и простейшая звукопроводимость позволяла нам слышать его. Не так отчётливо, как радио, разумеется, но понять можно.

Пока шёл военный совет, стрелка манометра медленно ползла к нулю. Прежде чем нас отбуксируют к станции, мы будем мертвы… Но спасательный корабль рядом, в нескольких футах от нас, его воздушный шлюз открыт, вся задача в том, как пересечь эти несколько футов без скафандра.

Мы очень тщательно всё подготовили, снова и снова разбирали предстоящие действия, отлично понимая, что бисировать не придётся. В заключение сделали по последнему глубокому вдоху из кислородного прибора, очищая лёгкие. И когда все приготовились, я постучал в стенку, давая сигнал нашим друзьям.

Прерывистый стрёкот… Это механические инструменты принялись обрабатывать тонкую скорлупу кабины. Зная, что последует, мы изо всех сил ухватились за стойки, стараясь держаться подальше от будущего входа. Всё произошло настолько быстро и внезапно, что сознание было бессильно регистрировать последовательность событий. Кабина словно взорвалась, меня обдал могучий вихрь, последние остатки воздуха вырвались из лёгких через непроизвольно открывшийся рот. А затем — предельная тишина и алмазы звёзд в зияющем отверстии, которое обозначало путь к жизни.

Уверяю вас, мне некогда было анализировать свои ощущения. Кажется (хотя я отнюдь не уверен, что всё это не плод воображения), я ощутил резь в глазах, и словно иголки кололи всё тело. И было очень холодно, возможно потому, что тотчас началось испарение влаги с поверхности тела.

Единственное, что я помню совершенно точно, — это жуткая тишина. На космической станции не бывает полного безмолвия, всегда рокочут двигатели или шумят воздушные насосы. А тут — абсолютная тишина вакуума, пустоты, где нет ни одной частицы воздуха, которая могла бы переносить звук.