По ту сторону - [2]

— Да отойдите вы все, камера слепая, что снимаем? Кто будет платить за это? Что с девкой сделали? — оператор и камера увидели, наконец, что происходит за спинами голых мужчин.

Девушка лежала на полу. Кровь залила ее лицо.

— Она член Ахмеду откусила, — раздался вдруг женский голос. В объектив попала белокурая Настя. Прямые, длинные волосы свисали ровно вдоль круглых щек. — Его в больницу надо.

Это были последние кадры того, что удалось вчера заснять. Забулькал телефонный звонок. Но даже это тихое переливчатое звучание раздражало Арсения. Он чертыхнулся.

— Алло. Да, шеф. Отсняли двадцать минут. Ахмеду она член откусила, и ребята его в больницу повезли. Да, да… Я понимаю, что надо сдавать. Но… Вряд ли что-то можно еще снять, — он замолчал, выслушивая замечания шефа. Мягкие, пухлые губы капризно скривились. Голубые льдинки глаз сузились. — Да нет, Ахмет тут не при чем. Девушки нет больше. Больше не сможем сделать ни одного кадра. Даже и без Ахмета. Ребята избили ее, — Арсений снова замолчал. На том конце трубки говорили громко. Он отодвинул от уха трубку, и его губы зашевелились. Он ругался, не произнося ни звука. — Практически убили, — схватил он трубку, услышав тишину. — Во всяком случае, снимать там было уже нечего. Нам с Настюхой пришлось ее убрать. Мы ее в речку сбросили… Ну уж я не знаю, поговорите с заказчиком, может он это возьмет, — на другом конце трубки его перебили. — Да нет, ее даже не раздели. Да и как избивали невидно толком, — его опять перебили. — Ну уж как могу, так и снимаю. Да пусть другой объект выберет, девок что ль красивых мало на улице ходит. Если хочет, мы можем его повозить, и прям при нем объект взять. Как скажете, шеф. Так они не могли продолжать, шеф, в том то и дело, что если в течении часа не приехать в больницу, член уже никто не возьмется пришивать! — он засмеялся.

Арсений бросил трубку и остановил звук камеры. Там все еще раздавались крики и ругань, хотя изображения уже не было.

ГЛАВА 2

Сознание вернулось ко мне вместе с болью. Нестерпимо резкая, она внезапно полоснула по мозгу. Стон прозвучал гулко. Чувство было такое, что звук раздался со стороны. Я вздрогнула. Страх перекрыл все мысли. Хотелось открыть глаза. Посмотреть, что делается вокруг. Но именно это сделать я и не могла. На глазах была повязка. Недавние события замелькали в памяти как восстановленная кинохроника. Слепящий свет мощных ламп, установленных на штативах, парни в масках, обнаженные, в кожаных полуперчатках и поясах, моя кровь, покрасившая их тела. Нож, маленький, с зазубренным лезвием, с эффектом пилы, чтоб резал неглубоко, а только пускал кровь. Раны на руках, наносимые методично, порез за порезом, как насечки на березе, от ладони к плечу, с внешней стороны руки. Огромный член, который запихивали мне в рот, ругаясь и избивая. Голос с акцентом, ругань, крики, вкус крови на губах, страшное ощущение откусывания человеческого органа и мой рывок в сторону, звук падения откушенного члена — картинки сменяли одна другую, пеленая сознание страхом. Где я? Где бандиты? Последнее, что я помнила — черная вода речки.

Я пощупала лицо. Все было забинтовано. Плотный кокон марли закрывал половину головы. Как будто меня начали подготавливать к мумификации. Все болело. Но сильнее всего болел левый глаз.

— Ну вот и чудесно. Очнулась, деточка. Найденыш ты наш.

Голос был женский, низкий и ласковый. Старческий. С хрипотцой. Я пощупала холодные складки простыни… и запах. Это был больничный запах хлорированного белья. Запах стерильности и лекарств. Типичный запах медицинских учреждений.

— Где я? — попыталась произнести как можно громче, но голос изменил мне.

— Что, милая, что ты говоришь? Плохо я слышу на старости лет, — чувствовалось, что она подходит ближе. Ее слова почти коснулись меня движением воздуха.

— Это больница? — снова попыталась я выяснить свое местонахождение. Страх подступал к горлу, сушил язык.

— Да, милый, не волнуйся, больница это, мой хороший, больница. Нашли тебя у ворот, охрана подобрала. Без чувств ты была. Позову к тебе сестру сейчас. Кто ж тебя так отделал-то? — женщина не спрашивала, а причитала. — Горемыка ты наша, но повезло тебе по-божески. Жива, счастливой будешь.

Я снова услышала какие-то звуки. Шуршание щетки по полу. Значит я в безопасности. Мне все-таки удалось убежать от этих ублюдков! Я попыталась приподняться на подушке. Колющая боль в левом глазу стала нестерпимой. Болела шея, ухо, щека. Провела двумя руками по телу. Повязки были наклеены почти везде. На животе, на бедре, на ногах несколько пластырей. Руки… Они тоже болели, но не так.

— Ну вот и славненько. Все хорошо. Сейчас сделаем перевязку и ты сможешь и посмотреть, и покушать. Искололи тебя, но не глубоко. Как новенькая будешь, немного шрамированная.

Это уже был новый голос. Медсестра, вспомнила я.

— Глаз не смогли тебе сохранить. Только один остался. Ну ничего. Стеклянный поставим, от настоящего не отличить будет.

Так у меня нет глаза! Вот откуда эта боль. Я осталась без глаза! Волна безнадежности и бессилия распустила пружину, которая была туго закручена и заставляла меня крутиться и кататься, как капельку ртути на полу. Двадцать два года! До сих пор я была живчиком. Я была самой-самой! Я была первой в классе, я была смой красивой в школе, я была самой умной на курсе в институте. Я считала себя самой хитрой, самой сообразительной, самой пронырливой. Всего добиться! Достичь денег и успеха, стать успешной! Переехать в Москву, остаться здесь, выйти замуж и ездить на своих колесах. Я почти была у цели! Я раскопала даже дневники матери и нашла своего отца! Тайком! Без всякой помощи! И уже почти вышла замуж. Свадьба должна была быть через две недели! Алексей… Взрослый, состоявшийся мужчина. Сколько усилий я сделала, чтобы подладиться под него. Мысль о нем доставляла самую большую боль. Ему уж точно не нужна жена без глаза! Столько усилий! Да что усилий — все пошло коту под хвост! Жизнь и все что для меня было связано с ней — все рухнуло. Замуж — вычеркиваем. Кому приличному я нужна такая! Пробиться в люди — это тоже было накручено на замужество и красоту. Возвращаться в деревню к матери, к выгребной яме деревенского сортира — вот все, что мне оставалось. Отец. Да, надо ему позвонить. Он — моя последняя надежда остаться здесь, может работу мне найдет приличную и с квартирой поможет. Надежда слабая и иллюзорная. До сих пор он ничем мне не помог.