По ту сторону - [29]
«Красное знамя» вошло в Ленинградский порт 26 августа. Дул резкий ветер, будораживший холодные воды Балтики и теребивший флаг на мачтах корабля. Горский стоял на мостике и ждал прибытия начальника порта.
Я предупредил Делакруа о намерениях командира. Быть может, мне не следовало поступать таким образом и злоупотреблять доверием Горского. Не знаю… Я долго колебался, долго мучился сомнениями, прежде чем решился на тот или иной образ действий. Единственная моя надежда была на то, что когда-нибудь вопрос разъяснится, и я смогу дать кому угодно честный отчет в своих поступках.
Делакруа и я стояли на баке, перебрасываясь короткими фразами. Сердце мое стучало так сильно, что, казалось мне, Горский с мостика должен был расслышать его стремительное биение.
— Товарищ Эфф, — крикнул Горский в рупор.
Вздрогнув, я повернул голову.
— Пошлите француза ко мне на мостик, — приказал он. — Сейчас же…
Я перевел на французский язык приказание командира.
Делакруа направился к лесенке, ведущей на мостик. Дальнейшие события развернулись скорее, чем я мог отдать себе отчет в произошедшем. Проходя мимо мачты, Делакруа задержался на минутку, закуривая папиросу; случай — ведь смерть караулит человека на каждом шагу — заставил именно в эту минуту оборваться тяжелую рею. Никто не успел вымолвить слова, как рея с грохотом упала.
Горский бросился с мостика на палубу.
— Чорт возьми, — вот ведь оказия…
У подножия мачты с разбитым черепом лежал Жозеф Анри Делакруа.
— Какой чорт крепил рею, — про себя буркнул Горский.
Судовой врач, попробовав прощупать пульс, покачал головой:
— Могу только констатировать мгновенную смерть…
Горский задумался. Его взгляд упал на большой кожаный чемодан, оставленный французом на шканцах. Посоветовавшись с помощником, он приказал отнести чемодан в свою каюту и по прибытии начальника порта направился туда, позвав меня с собой.
В присутствии понятых чемодан был вскрыт. Наклонившись над раскрытым чемоданом, Горский не смог удержать возглас изумления. Я стоял у двери каюты и, не глядя на Горского, знал в чем дело.
Чемодан был пуст. В нем не было ничего, кроме того серого костюма, который был на французе в момент его спасения с обломков самолета.
— Он успел спрятать концы, — пробормотал Горский.
Я постарался в нескольких словах выразить свое удивление, на что Горский, впрочем, не обратил даже внимания.
Напрасно. Я-то хорошо знал, где находится содержимое чемодана… Под моей койкой был спрятан сверхкоротковолновый приемник, модель Н1-19…
По болезни я был списан с корабля. Мои легкие давно были не в порядке, а пережитое потрясение явилось причиной лихорадки, свалившей меня с ног. Провалявшись четыре дня в госпитале, я получил отпуск и уехал в Москву.
В багажном вагоне почтового поезда Ленинград — Москва лежал деревянный ящик, на котором черной краской была выведена надпись:
Можно, кажется, не упоминать о том что в ящике был упакован аппарат профессора Хьюлетта, доставшийся мне в наследство от безвременно погибшего Жозефа Анри Делакруа.
Глава XXIV. SOS
Громов, Щур и Лизанька Штольц были моими старыми друзьями. Говорю «были», потому что не знаю — можно ли говорить в настоящем времени о людях, витающих где-то между небом и землей.
Было время: все четверо мы были лет на шесть моложе, учились вместе на рабфаке и, право, умели недурно проводить свободное время вместе. Должно быть, не проходило и дня, чтобы мы не встречались, и дружба наша казалась неразрывной.
Время шло и когда мы догрызли последний кусок гранита науки, нас, точно ветром, разнесло в разные стороны: Лизанька ушла работать на завод, Громов поступил на службу, Щур, по собственному выражению, занялся свободной профессией — поступил в вуз, а я… впрочем, о себе я уже говорил. Мы встречались все же, хотя, быть может, не слишком часто.
Легко себе представить, какое чувство я испытал, услышав голос друзей, которых считал давно погибшими под развалинами знакомого дома на Божедомке. Не будь я марксистом, — я сказал бы, что это был голос из загробного мира; ведь в конце концов я так и не знаю, куда забросила судьба моих трех друзей, не знаю, где, на какой далекой планете, они нашли свой конец.
Конец?..
Строго говоря, я не могу этого утверждать с достоверностью. Быть может, то, что мне кажется концом, для них явилось только началом… Быть может, три буквы, прозвучавшие в хриплом репродукторе, означали призыв к дальнейшим изысканиям, для которых у меня уже не остается времени.
Ибо для меня наступает конец, несомненный и окончательный; по странной случайности (забавно, правда?) он определяется тоже тремя буквами — тбк… Так говорит врач, считающий слово «чахотка» научным барбаризмом.
Однако я ударился в лирику. Надо кончать.
Мне осталось досказать немногое.
Приемно-передаточная станция Н1-19 заняла место в моей маленькой комнатке. Слышимость была не всегда хорошая; причины этого мне неясны, потому что никаких помех не могло быть для столь коротких волн.
Наши переговоры носили скорее всего характер рассказов. Рассказывали они, а я слушал и задавал вопросы. Именно таким образом удалось мне составить более или менее связное представление о произошедших событиях. Думаю, что, изложив его в этой рукописи, я не погрешил против истины, по крайней мере в основном.
