По слову Блистательного Дома - [11]

– Здравствуй, молодой человек, – приветствовал меня дядя Миша.

Нам очень нравилось, что он нас называет почти как взрослых. Мы все уважали и побаивались дядю Мишу. Он был старик, и у него были ордена.

Я сунул руку в карман необъятных штанов и добыл оттуда свои находки.

– Что это, дядя Миша?

Он взял монетки, вставил в глаз свою черную трубку, вытащил ее, зыркнул на меня и спросил, где я их взял.

– У деда, на чердаке.

– Ты их показывал кому-нибудь?

– Пацанам во дворе. Они им не понравились, – шмыгнул я разбитым носом.

– Вижу, – усмехнулся он. – Ты любишь ездить на мотоцикле?

Покататься на дядимишином мотоцикле было очень давней моей мечтой, и я отчаянно закивал головой.

До села мы долетели быстро и, руководствуясь моими указаниями, подкатили к воротам нашего дома.

– Деда, я гостя привел, – бросился я к деду.

Он любил меня, но проявлять свои чувства при посторонних, а тем более нежные, недостойно настоящего осетина, и легким подзатыльником я был командирован к бабуле. Незачем маленькому мальчику присутствовать при разговоре взрослых мужчин. Потом-то меня пустили прислуживать за столом, и я с гордостью наливал из пузатых кувшинов желтую араку или густое красное вино.

Дед скоро купил машину, а мне достался велосипед.

С годами, надо полагать, я показал себя достаточно трезвомыслящим человеком и заслужил то, что называлось у дяди Миши доверием.

– Что с тобой, мальчик? – поинтересовался он, когда я вошел в его контору.

К тридцати пяти я перестал быть молодым человеком и превратился в мальчика.

– Где твоя интеллигентная прическа и что за ужас ты носишь на своей голове.

Интеллигентная прическа – это моя роскошная лысина, а ужас – это, надо полагать, то, что на ней произрастает сейчас.

– Здравствуй, дядя. Посмотри, что это.

Об этом не многие знают, но в глубине конторы (дядя Миша терпеть не может модное слово «офис»), которая торгует всем, кроме наркотиков и живого товара, существует маленькая комнатка, в которой есть все для проведения досуга – ювелирное и часовое оборудование. Это святая святых. Весь город знает, что в конторе нет ничего достойного, кроме вычислительной техники, из-за чего стоило бы ее взломать. Троих заезжих молодых людей, не поверивших этому, нашли в весьма неприглядном виде. Узнать их могли только очень близкие родственники.

– Покажи мне, мальчик, вещь, которая, слава богу, заставила-таки тебя навестить старого дядю Мишу.

Не считая трех раз в неделю, когда он приходит сам полялькать с моими дочерьми, один день из десяти я посвящаю ему. Старики обидчивы.

Дядя Миша, не торопясь, сел, вставил в глаз свою гляделку и сказал:

– Дай.

Я дал. Он посмотрел и быстро встал. Потом медленно сел. Провел рукой по волосам и начал внимательно рассматривать каждый камень. Откинулся в кресле, убрал свою гляделку и сказал:

– Сядь.

Я сел.

– Мальчик мой, – непривычно нежным голосом начал он. Я подобрался. Излишняя нежность в этом случае могла означать разное. – Я знаю тебя с детства.

Я кивнул.

– Ответь мне, сколько ты убил людей, чтобы завладеть этой вещью?

– Она что, такая дорогая?

– Ты помнишь старый анекдот о том, как еврею предложили купить Волгу?

– Да.

– На это можно купить все реки России со всеми пароходами и пристанями и даже песком. Какая самая большая река в Европе?

– Наверное, Дунай, – обалдело проговорил я.

– На нее хватит тоже. Ты не ответил мне. – В голосе дяди Миши звякнули нехорошие нотки.

– Хоть убей, не помню.

– Не разбрасывайся словами. У каждой честности есть пределы. Это, – он кивнул на ожерелье, – серьезный соблазн даже для моей.

В этот момент он очень напомнил мне удава Каа, не того, лениво-сытого, а другого, который издевательски интересовался, слышат ли его бандерлоги.

Настороженная, недобрая часть моего сознания, о существовании которой я и не знал, глухо зарычала и вздыбила загривок, а я почесал пузо и начал вытягивать кинжал. Воздух ощутимо загустел от напряжения.

Дверь в святая святых слетела с петель и впечатала меня в конторку. Терпеть не могу хамства. Отшвырнув дверь, я вытянул-таки кинжал и грозно, как мне хотелось бы, сверкая глазами, устремился к хулигану. Сверкание пришлось прекратить, потому как здоровила, весь бугристый от мышц, в неплохом, кстати, костюме, проорал какую-то нечленораздельную агитку и всадил зловещего вида секиру в конторку. Туда, где только что был я. Древнее сооружение с печальным грохотом прекратило свое существование. Я не стал ждать повторения и рубанул незваного гостя по горлу. У нас на Кавказе так: гость – будь добр к столу, не гость – сразу по горлу. Весело булькнув и залив меня кровищей, мужчинка упал. Но радовался я недолго. В дверь пер такой же, за ним махал секирой очень похожий на двух первых. Кинжал в этом случае – не самый лучший аргумент против двух секир, и я наклонился, чтобы позаимствовать инструмент у первого посетителя. Кувыркнувшись, я еще успел избежать встречи с аргументом, которым радостно размахивал агрессор. Дядя Миша, оторопевший от такого шумного вторжения, наконец пришел в себя, не вставая с кресла, обнажил свой клинок и всадил его в глаз вооруженному злодею, откатился назад, гулко рявкнул неведомо откуда взявшийся ТТ, и третий с дырой в голове и выражением детского удивления на лице громко грянулся на пол. На дяде Мише не было ни капли крови. А я был как языческий бог прямо в момент жертвоприношения. Причем непонятно, меня ли жертвоприносили, мне ли.