По следам «Турецкого гамбита», или Русская «полупобеда» 1878 года - [289]
Курс на военное утверждение России в проливах должен был стать неким национальным проектом, подобно прорыву Петра Великого к берегам Балтики или строительству Транссибирской магистрали. Причем уже в конце 1877-го — начале 1878 г. сторонники этого курса в России прекрасно понимали, что его реализация ограничится занятием Верхнего Босфора. Захват же Галлиполи и угроза Дарданеллам предполагались именно в качестве разменной карты в торге с англичанами: мы уходим с полуострова и отказываемся от Дарданелл, но оставляем за собой контроль над Босфором. Именно такое понимание последовательно отстаивал Обручев, начиная со времени падения Плевны и до середины 1890-х гг.
Но, казалось бы, после горьких уроков Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. правительство Александра III в начале 1880-х гг. начинает хоронить коварную концепцию графа В. П. Кочубея, согласно которой России было выгодно сохранение ключей от ее южных ворот в руках увядающей Османской империи[1754]. Однако похороны затянулись, и новый курс не стал национальным проектом, а утонул в нерешительности царского правительства, которое так и не осмелилось выйти за рамки политики статус-кво. В 1896-м — начале 1897 г. Николай II полностью провалил наказ своего отца «не упустить момента» для захвата Босфора. При этом он уверял Солсбери в своей способности внушить султану мысль, что он лишь до поры до времени владеет проливами и они-де будут русскими… потом. При таком подходе это «потом» уж очень попахивало другим словом — никогда.
По отношению к Турции российскому правительству не хватило здоровой агрессивности, ее предпочли демонстрировать на Дальнем Востоке. Николай II, как и его дед в 1877 г., не осмелился, выражаясь словами Нелидова, «прийти первым» на берега Босфора и подчинить все усилия российской дипломатии задаче обеспечения для этого благоприятных условий. Как и в ходе русско-турецкой войны, курс на овладение Босфором в период Балканского кризиса конца 1890-х гг. выдвигался во многом вынужденно, в качестве контрмеры на возможное вторжение в проливы британского флота. Но, как и в 1878 г., эта опасность со стороны Англии была преувеличенна[1755].
Если в 1877 г. Александр II вознамерился воевать с турками за болгар, но побоялся довести свою решимость до захвата Босфора, то его внук в схожей ситуации 1896–1897 гг. уже не только не пожелал с оружием в руках вступиться за армян, но и всячески гасил антисултанскую активность Лондона. Однако именно в таких намерениях британского правительства и коренились возможности создать повод для высадки русских войск на берегах Босфора. Только для этого нужно было не отвергать инициативы Солсбери, а начинать договариваться, подталкивая английского премьера и маня его всяческими посулами. Тогда предлагаемые Солсбери военно-морские демонстрации в проливах, на которые, кстати, был согласен Голуховский, и акции по смещению султана вполне можно было довести до вызова флота и начала босфорской операции. К такому пониманию и пришел Нелидов в Константинополе. Но в Петербурге предпочли ждать… «чтобы кто-нибудь нас опередил». И дождались… Опередили так, что пришлось навеки забыть о российских флагах над Босфором.
И на фоне откровенного нежелания договариваться с Англией о разделе Турции — упорное стремление притянуть на свою сторону султана. Вот эти надежды чуть ли не реанимировать «Ункяр-Искелеси» и довести подобные отношения до мирного овладения Босфором просто удивляют. Не прогнали турок в 1878 г. обратно в Азию, но сразу же стали предлагать им союз против англичан. Александр III договаривался даже до того, что в деле утверждения в проливах соглашению с Германией предпочитал союз с Турцией. Подобным настроениям своего отца не изменил и Николай II.
Убедившись в нежелании российской стороны договариваться о разделе Турции, Солсбери стал выходить из активной позиции по Ближневосточному конфликту, понимая, какими рисками чревата эта его сольная партия.
В конце 1896 г., как и в начале 1878 г., вся Европа затаилась, ожидая появление русских на берегах Босфора, но Петербург опять попятился назад.
«Ближневосточный кризис 1896–1897 гг. показал, — писали Хевролина и Чиркова, — что ни одна страна из великих держав не могла достигнуть своих целей в этом регионе путем самостоятельных действий. Совместные же акции были исключены в силу различия интересов держав и задач их политики. Силовые методы, примененные какой-либо державой, неминуемо бы встретили отпор остальных»[1756]. Такой же точки зрения, похоже, придерживается и П. В. Мультатули, который считает, что причины отмены босфорской операции в январе 1897 г. «заключались в том, что царю стало известно о договоре, заключенном за его спиной, между союзной ему Францией и Великобританией». «Без поддержки Франции в Босфорском вопросе, — продолжает Мультатули, — Россия рисковала оказаться изолированной и вовлеченной в конфликт не только с Турцией, но и с Англией»[1757].
Позвольте, о каком таком «союзном» договоре между Англией и Францией идет речь? Применительно к 1897 г. о нем ничего не известно. Не распространяется по этому поводу и сам Мультатули. Примечательно же другое. Именно в это время между Парижем и Лондоном шли напряженные и весьма острые переговоры по разграничению интересов в Африке. Сторонам никак не удавалось договориться, и отношения между ними осложнялись. К соглашению же правительства двух стран пришли только в июне 1898 г.
