По следам «Турецкого гамбита», или Русская «полупобеда» 1878 года - [288]

Вступить же в сговор с Лондоном в обход Парижа в Петербурге не решились. Поэтому игнорировали возможности сторговаться с Англией и тем более не стремились добиваться захвата Босфора в союзе с Германией. В Париже появление русских баз на Босфоре если и допускали, то только в увязке с вопросом возвращения Эльзаса и Лотарингии. По крайней мере, так это озвучивали российским представителям[1749]. А подобная перспектива с неизбежностью вела к европейской войне. Оставалась Австро-Венгрия, на учет интересов которой всякий раз с сожалением кивали из Берлина, когда с горечью убеждались в тщетности усилий сломать русско-французский альянс, вновь и вновь маня Россию проливами. Поэтому-то тема «Россия и проливы» оказалась закрыта в XIX в. не новым международным соглашением, в основе которого лежала бы англо-русская договоренность — при нейтрализации Дарданелл Верхний Босфор достается России, — а русско-австрийским соглашением апреля — мая 1897 г., на котором красовалась до боли знакомая табличка: статус-кво[1750].

«Дело о Босфорской операции опять заглохло, — справедливо отмечали Хевролина и Чиркова, — поглотив миллионы рублей казенных денег, истраченных на ее подготовку. <…> Так бесславно закончилась более чем десятилетняя работа по подготовке босфорского десанта»[1751].

Да что там «миллионы казенных рублей»… Совсем скоро правительство Николая II вынуждено будет раскошеливаться на гораздо большие суммы, но в связи с другим проектом. В выгодной ситуации не завершив «десятилетнюю работу», не захватив Верхний Босфор, новый царь уже устремлял российскую политику на Дальний Восток. Прокладывая дорогу к Порт-Артуру, Николай II готов был ломиться в дверь Суэцкого канала, отбросив благоприятную возможность договориться с Лондоном по турецким делам, и навсегда обезопасить южные ворота своей страны, захватив форты Верхнего Босфора. К чему это привело? Поход 2-й Тихоокеанской эскадры вокруг Африки на Дальний Восток в годы русско-японской войны 1905–1907 гг. и ее печальная судьба — яркая тому иллюстрация. Военное утверждение России на Дальнем Востоке, при всей безусловной важности для развития страны, подразумевало совершенно иной, гораздо более высокий, уровень ресурсного обеспечения и порядок расходных статей бюджета. Не завершили одного дела, принялись за другое — более масштабное. Итог хорошо известен — позорное поражение в русско-японской войне.

Однако очень скоро российскому правительству пришлось вернуться к решению своей вековой задачи на Черном море, но гораздо в худших условиях — после поражения в войне и революционных потрясений. Во время Боснийского кризиса 1908 г. министр иностранных дел А. П. Извольский предложил новый курс: отойти от согласованной с Веной политики статус-кво на Балканах, «замораживания» Восточного вопроса, а в качестве компенсации за признание австро-венгерской аннексии Боснии и Герцеговины выторговать у Вены поддержку изменения режима Босфора и Дарданелл — их нейтрализацию исключительно для черноморских государств. Но с самого начала дело не заладилось. Вена не желала оплачивать аннексию, одобренную еще правительством Александра II на Берлинском конгрессе и подтвержденную русско-австрийским соглашением 1897 г. В этих условиях, с подачи П. А. Столыпина, правительство Николая II решило твердо противиться аннексии, инициировать европейскую конференцию, на которой выступить защитницей Турции, предварительно войдя с ней в соглашение. Слов нет!.. Опять эта порочная ставка на союз с Портой… Конечно же, такой курс с треском провалился, и «русская дипломатия понесла тяжелейшее поражение»[1752]. В Петербурге попытались звучно поточить ножи на Вену, однако крайне слабое состояние вооруженных сил страны исключало какую-либо возможность активных действий. А правительство Германии, возмутившись петербургской забывчивости, в марте 1909 г. в ультимативной форме потребовало от российских коллег признания аннексии Боснии и Герцеговины.

В той политической конфигурации, которую приобрели Балканы после Русско-турецкой войны 1877–1878 гг., вопрос о черноморских проливах, как самый важный для национальных интересов России в этом регионе, обрастал для Петербурга лишь дополнительными сложностями. Все более очевидной, хотя и тщательно скрываемой, становилась чудовищность той ошибки, которую допустил Александр II, не сумевший воспользоваться победоносной русской армией у стен Константинополя для выдавливания турок обратно в Азию и захвата, как минимум, Верхнего Босфора. А выгоды от овладения «южными ключами» от своего дома не могли компенсировать никакие «косвенные комбинации» в расчете на освобожденную Болгарию, ни выстраивание договорных схем с великими державами, ни попытки сговориться с Турцией. Как в Петербурге ни крутили эти головоломки, всякий раз с убийственной логикой всплывал вывод — по-настоящему прочно в интересах страны вопрос безопасности черноморских рубежей решается только путем установления непосредственного военного контроля России над Босфором.

Никогда не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня, — это в полной мере относилось к порочной петербургской стратегии утверждения в черноморских проливах — «когда для этого сложатся благоприятные условия». При таком подходе благоприятные условия никак не складывались. Постоянно что-то мешало или чего-то не хватало. Требовался иной алгоритм — последовательное формирование нужной реальности. Условия надо было готовить самим, умело пользоваться складывающими обстоятельствами и действовать решительно: «не продолжительной войной, а нахрапом», как точно подметил еще в 1877 г. Н. П. Игнатьев, «par un fait accompli» — «посредством свершившегося факта» создавать выгодную для России новую геополитическую реальность, поднимая российские флаги над фортами Верхнего Босфора