По следам Синдбада Морехода. Океанская Аравия - [38]

91

подчеркивалось наличием дока на 300 кораблей, державших под наблюдением среднее и восточное Средиземноморье. Туго натянутые цепи преграждали вход в гавань чужим судам и опускались перед своими. Среднеазиатский землепро­ходец XI века Насир-и-Хусрау упоминает о таком приспо­соблении, описывая крупный мусульманский порт Акку на восточном побережье Средиземного моря: «Город окружен прочной каменной стеной, с южной и западной стороны омывается морем. На южной стороне лежит и гавань. Большая часть прибрежных городов имеет гавань, которая устраивается для охраны судов. Это нечто вроде конюшни, задняя стена которой прилегает к кремлю, а две другие вдаются в море. Вход в нее шириной около 50 гезов (=37,5 метра), и стены там нет, протянуты только цепи от одной стены к другой. Когда хотят впустить в гавань корабль, цепи ослабляют так, что они опускаются под воду и корабль проходит по воде над ними. Затем цепи опять поднимают, чтобы никто чужой не мог напасть на корабли...» (Перевод Е. Э. Бертельса.)

Другие города, построенные арабами у моря, в сравнении с Басрой, Багдадом и Махдией имели меньшее значение и могут быть названы лишь для того, чтобы вновь напомнить о широком размахе арабского мореплавания. Таковы, напри­мер, Мансура, крайняя прибрежная точка на востоке халифа­та, неподалеку от доисламского Дайбула в устье Инда, за­воеванного мусульманами в 712 году; Кулзум при выходе нильского канала в Красное море, процветавший в первых десятилетиях раннего ислама, когда через его порт шли пере­возки египетского хлеба в Аравию, потом угасший; Хандак (нынешняя Кандия или Кания) на Крите, основанный в 825 году изгнанниками из арабской Испании. Несомненно, что новые опорные точки возникали и на крайних западных по­бережьях мусульманского мира, откуда начинался великий торговый путь на Восток.

Простиравшийся вдоль всего мира, известного раннему средневековью, от Гвинеи до Кореи, он становился полно­кровным на Балеарских островах, где североафриканские арабы продавали еврейским купцам золото, приобретенное у гвинейских племен. Драгоценный товар — конечно, с боль­шой наценкой — перепродавался европейским потребителям, и крупная прибыль позволяла снаряжать суда за многообраз­ными дарами восточных земель. В одиночку и вереницами парусники уходили к водам Восточного Средиземноморья, откуда направление раздваивалось: одни из прибывших устремлялись к Антиохии (нынешней Антакье в Турции), а оттуда по Евфрату спускались к Багдаду; другие шли к

92

Александрии, рассчитывая через Суэцкий перешеек выйти в Красное море и добраться до Адена.

Не надо, естественно, думать, что одни и те же купцы — арабские в значительной мере, но не исключительно — про­плывали весь огромный путь, начало которого нам только что открылось. Багдад и Аден, Басра и Хурмуз потому и стоят особняком в морской истории халифата, что для боль­шинства «торговых гостей», стремившихся к ним с Запада и Востока, они были крайними пунктами: здесь встречались товары из разнообразных стран средневекового мира, и самый притязательный вкус мог найти себе удовлетворение. Торгов­цу из исторически знаменитой Сеуты, благословившей первую арабскую переправу на Пиренейский полуостров, негоциантам из крупных портов испанского побережья, развитых ара­бами,— Альхесираса, Альмерии, Аликанте, Кадиса, Картахе­ны, Малаги — незачем было везти андалусскую парчу в Ки­тай, чтобы приобрести тамошний фарфор, или в Индонезию, чтобы выменять ее на пряности,— то и другое само просилось к ним в руки на берегах Тигра, Аденского и Персидского заливов. Наличие у сквозного торгового пути ответвлений на Багдад и Аден было удобно иноземным и арабским купцам, каждый из которых более всего помышлял о безопасности торговли: в случае политических потрясений на одной трассе всегда — это показала история — сохранялась возможность обхода по другой. Перед утверждением ислама междоусобные войны в южной Аравии заставили караваны купеческих судов избрать другой путь — по Персидскому заливу; это привело к утрате гаванями на Красном море их международного значения и способствовало возвышению Басры и Багдада. Наоборот, после X века, когда необратимый распад государ­ства халифов сопровождается разрушительными смутами, вспоминают о «доброй старой дороге», устремляются к Адену; тогда — во многом благодаря оживленной и упорядоченной заморской торговле фатимидского Египта — вновь расцветает разносторонняя деятельность приморских городов западной Аравии; среди них яркая звезда древней Джидды светилась даже в XV столетии, когда в этом многое повидавшем порту грузились и разгружались товары богатого купеческого дома Каримитов, который вел торговлю между Египтом и Дальним Востоком.

Следует иметь в виду еще два обстоятельства, приводив­ших к тому, что Аден и Багдад были крайними пунктами многих торговых путешествий. В составе негоциантов наряду с арабами находились и представители других народов; они, как правило, неохотно отправлялись в дальние края, отда­ляясь от привычной обстановки, и уж если они могли сбыть

93

и приобрести все желаемое в срединной части халифата, то незачем было пускаться в путь за тридевять земель, где маячили призрачные золотые горы. Как и всегда в жизни, бывали исключения: например, оманец с персидским именем Исмаилуя торговал в Восточной Африке, оманский же еврей купец Исаак — в Индии, целые группы купцов — зороастрий-цев, евреев и христиан — обосновались со своими товарами в китайском порту Гуанчжоу... Но второе место арабского среди всех языков Индонезии и восточноафриканского побе­режья — этот факт говорит сам за себя. Затем «торговые гости» среднего достатка нередко стремились к сокращению количества посещаемых гаваней, ибо в каждой из них путеше­ственников жадно обирали местные царьки и их многочислен­ная челядь. Упругие стихи «Витязя в тигровой шкуре» Шота Руставели увековечили образ правителя индийского порта Кулам — раджи, пирующего в обществе главы тамошней ко­лонии арабских купцов. Как повествуют источники, благо­родного властелина не удовлетворяли доходы от налогов на иноземную торговлю в городе: пользуясь выгодным положе­нием Кулама на юге полуострова Индостан, у стыка западной и восточной частей океана, он взимал по тысяче дирхамов (приблизительно три килограмма серебра) с каждого прохо­дившего судна за допуск в Бенгальский залив и китайские воды. На дальнем западе, в Александрии, испанский паломник в Мекку и Медину Ибн Джубайр был свидетелем узаконен­ного разбоя таможенных властей на судне, везшем его по Средиземному морю: «Чиновники султана взошли на палубу, чтобы взять на учет все, что прибыло. Они выделили мусуль­ман, записали их имена, приметы... спросили у каждого, какие товары и наличные деньги он имеет, дабы взыскать налог со всего этого, не справляясь, прошел ли год со времени последней уплаты. ...В таможенном помещении можно было задохнуться от давки. ...Руки [таможенных чиновников] ры­лись в вещах, проверяя все, что могло там находиться. ...И в это время, из-за того, что все [рывшиеся] руки пере­мешались, а давка увеличивалась, много вещей исчезло». Ибн Джубайр и Руставели — современники, это делает рисуемую ими картину особенно выпуклой и достоверной. После этого нас не удивляет сообщение в уже упоминавшемся египетском документе, относящемся приблизительно к тому же XII веку: аденский купец Мадмун, погрузив на шедшее в Каир судно 60 верблюжьих тюков лака, поместил с ними рядом 8 тюков перца и 100 пар одежды, рассчитывая, что деньги, выручен­ные от продажи двух последних товаров, должны покрыть его расходы в портах Красного моря на уплату местных сборов.