По следам Синдбада Морехода. Океанская Аравия - [37]

Воздвигнутый на берегах Тигра, неподалеку от развалин мировых столиц прошлого — Вавилона, Селевкии, Ктесифона,

89

пользуясь их путями для внутригосударственной и междуна­родной торговли на суше и на море, Багдад быстро разросся и приобрел громкую' славу во всем известном тогда мире. Однако, поскольку речь идет о городе, в котором пребывала верховная власть мусульманской державы, эта слава исходила главным образом не от удобного расположения — таких мест было и есть на земле немало — и не от того, что Багдад был важной перевалочной точкой для товаров, обращавшихся между Востоком и Западом,— всемирный отзвук, шедший от имени столицы халифов, порождался в первую очередь след­ствием вещного богатства — политической силой. Достаточно сказать, что в пору своего могущества державная твердыня на Тигре владела ключами от Средиземного моря и влияла — прямо или через промежуточные среды — на положение дел в Южной Европе.

Арабская литература знает произведения «фи мадх» — «в похвалу» и «фи замм» — «в порицание» Багдаду. Это говорит, с одной стороны, об известном свободомыслии (конечно, в рамках узаконенного вероучения) и о терпимости власть пре­держащих, не настаивавших на том, чтобы столицу государст­ва непременно купали в розовых струях пресного сладкоре-чия. Отсюда можно заключить, что внутри халифата — с мусульманской точки зрения — Багдад не был болезненно охраняемой нравственной ценностью, такой, как «высокочти­мая Мекка» и «пресветлая Медина», где господствующее учение создало неразделимые сочетания определяемого с предписанным определением. Проезжали его люди или постоянно в нем жили, произносили его имя в мыслях или в речи, они подсознательно ощущали, что город возник на памяти далеко не первого поколения мусульман и на чужой земле. Здесь мы подошли ко второму обстоятельству, заслу­живающему внимания в связи с наличием противоположных оценок Багдада в сохранившейся письменности. Постройка новой столицы вблизи бывшего стольного града царей Персии, смятого арабской конницей, была естественным продолжени­ем «персидской революции», как может быть назван аббасид-ский переворот, совершенный двенадцатью годами ранее. Поэтому решающее значение в учреждениях верховной власти получают иранские круги, опираясь на которые воцарившийся дом только что сокрушил сопротивление прежних правителей халифата. Былые победители, сыны аравийских пустынь, от­тесняются на вторые места, а впоследствии, с появлением дворцовой гвардии из берберов и тюрок, арабы покидают не только гражданскую, но и военную службу; для многих из них этот горький час явился началом занятия торговлей за морем, поэтому рост обращения товаров между Востоком

90

и Западом в IX и особенно X веке, увеличение числа арабских купеческих поселений за рубежом, наблюдаемое в это же вре­мя, могут приобрести вполне оправданное объяснение и своеобразную окраску. Теперь (с большой долей вероятности) можно распределить произведения «в похвалу» и «в порица­ние» между, с одной стороны, льстивыми и высокомерными ловцами удачи, для которых Багдад стал родным домом, и с другой — обойденными судьбой, не нашедшими счастья в сто­лице своей страны. Очень скоро, как обычно бывает в истории, национальное размежевание сменяется сословным. Два баг­дадца из «Тысячи и одной ночи», носящих одинаковое имя Синдбад, один — удачливый купчик, расчетливый и жестоко­сердный, другой — полунищий носильщик, смотрят на первый город государства разными глазами.

То, что важное значение водных связей осознавалось арабами все более отчетливо, хорошо видно и на примере Махдии. Этот «город Африка» средневековых европейских землеописателей, заложенный через полтора столетия после Багдада на восточном побережье Туниса, неподалеку от места, где когда-то стоял Карфаген, явился для своего времени живым памятником той исторически неизбежной поры, когда центробежные устремления, постепенно убыстряя свой ход, разрушают арабский халифат, простершийся было от Индии до Франции. Уже на исходе первого десятилетия своего существования, в 921 году, Махдия стала столицей новой, североафриканской династии Фатимидов. Основатель города, первый фатимидский правитель Махди (руководимый) Абу Мухаммад Убайдаллах, видел в нем опорную точку для завоевательных походов против близкой Сицилии и далекого Египта. Свершилось то и другое; захват Сицилии, облегченный тем, что ее властитель Ибн Курхуб был выдан завоевателям, позволил Фатимидам совершать набеги на Италию и привел их к противоборству с другим арабским владыкой — халифом Испании Абдаррахманом III; овладение долиной Нила создало условия для закладки Большого Каира с его знаменитой гаванью Макс. В 973 году, когда не минуло и пяти лет жизни Каира, туда из Махдии было перенесено местопребывание правящего дома и переведены государствен­ные учреждения; благодаря этому к своей давней славе круп­ной пристани на пути верхнеегипетской хлебной торговли Макс добавил значение главной стоянки фатимидского военного флота, где кораблям в присутствии главы государ­ства производились генеральные смотры перед каждым уходом на морские сражения и по возвращении оттуда. «Склонившись главой» перед новой столицей, Махдия, однако, не померкла: ее большое место в политике Фатимидов