По следам М.Р. - [99]

Генька перевел взгляд на Бортового. Но это было еще страшнее. Лихой разведчик враз как-то сник. Всё у него обвисло: повисли еще недавно так молодцевато развернутые плечи, повисли большие крепкие руки, бессильно опустилась голова.

Но, главное — глаза… Генька не мог без ужаса глядеть в эти вдруг помертвевшие, тусклые глаза…

— Ваша пьяная удаль в ту ночь… — тихо продолжал генерал. — Сколько горя принесла она людям?! По справедливости — надо бы отправить вас к вдовам и детям тех, кто погиб из-за вас. Отчитайтесь-ка перед ними!..

Генька глянул на Бортового — как съежился он!

— Ваши ордена… — сказал генерал. И Генька вслед за ним поглядел на длинные яркие колодки на пиджаке Бортового. — Да, к сожалению, Чукин прав. За давностью лет… Не в моей власти отнять ваши ордена. Но знайте, — генерал подошел вплотную к Бортовому, и тот невольно встал. — Знайте, — сказал генерал, — не хочу марать руки, но считайте, что я сейчас дал вам пощечину. Да, пощечину!

Он отвернулся.

— А теперь — прочь… Прочь…

Бортовой молча повернулся и, с трудом передвигая ноги, пошел к дверям…

Глава XVIII „ДОН КИХОТ”

Наконец-то в Ленинград пришла весна!

Город сразу преобразился. Хмурый, с низким и тяжелым, провисающим прямо на телевизионные антенны небом, он вдруг расцвел, заблистал десятками красок.

По Неве побежали первые, юркие, как мыши, речные трамвайчики. Белые мыши.

На набережных часто скоплялись мальчишки. Плюнет паренек в воду и стоит, навалившись на гранитный парапет, глядит, как вмиг слетаются мальки. Долго стоит. Все нынче радует парнишку. И вода, весенняя, живая. И ветерок — бодрящий, весенний.

Уже месяц прошел с того страшного дня, когда генерал прогнал Бортового. Месяц, а Геньке казалось — лишь вчера. Намертво врезались в память и непривычно жесткое, яростное лицо генерала, и растерянные тусклые глаза Бортового, и весь он, обмякший, жалкий.

Как же это? Так глупо, так ужасно ошибся?! Вот ведь Оля — хоть и девчонка, а чувствовала что-то. Говорила — «странный». А он, Генька, еще оборвал ее: «Что ты понимаешь в боевых командирах!» Так и резанул: что ты понимаешь…

Вот тебе и ария Хозе!..

И еще. Генька вспомнил давний телефонный звонок директору школы. Какой-то неизвестный советовал приструнить следопытов.

«Неизвестный!» — Генька сердито хмыкнул. — Теперь-то вполне известный! Как же я раньше не сообразил?!»

Генька задумался, и вдруг… Еще одна догадка.

Кинулся к атласу.

«Где же тут Воронеж? Ага… Нашел… А Борисоглебск?»

Генька стал торопливо шарить глазами по карте. Борисоглебск не обнаруживался.

«Не тот масштаб», — сообразил Генька.

Отыскал другую, более подробную карту.

«Да, теперь все ясно!»

Крохотный черный кружочек, обозначавший Борисоглебск, прилепился почти впритык к Воронежу.

А Бортовой куда ездил в командировку? В Воронеж! Вот то-то! И тогда же прибыл таинственный пакет из Борисоглебска… Генька аж сплюнул. Как все просто!..

Он встал, прошелся по комнате. Поглядел на часы. Утром Филимоныч сказал ему:

— Собери звено.

И глаза Филимоныча так хитро щурились. О, значит, есть новости. И хорошие! Филимоныч всегда щурится, когда хорошее…

Договорились собраться в семь вечера.

И вот сейчас Генька ждал, когда стрелки покажут половину седьмого. Зайдет за Олей, и вместе — к Филимонычу.

Было еще около шести, а Геньку уже так и подмывало идти.

«Нет, — твердил он себе. — Рано».

В десять минут седьмого взял шапку, но потом снова положил ее. В четверть седьмого подумал:

«Двинусь… Сделаю круг возле Олиного дома. Вот и уйдут эти лишние минуты».

Круга он не сделал, и когда пришел к Оле, она, конечно, еще не была готова.

— Ой, — пискнула она из соседней комнаты. — Генька, не сердись. Там свежий «Огонек» на столе. Я сейчас… Мигом…

Генька уже отлично знал, что мигом у Оли не выйдет, раз она переодевается и причесывается.

Обычно он не упускал случая съязвить по этому поводу. Но нынче ехидничать не хотелось. Ему даже как-то понравилось вот так сидеть и ждать. Листать «Огонек», слышать, как за дверьми шуршит Олино шелковое платье, и ждать.

На подоконнике сверкает глыба горного хрусталя. Будто так и лежит со дня рождения. Глыба напоминала льдину. И казалось странным, как она не плавится на солнце?! Генька даже рукой потрогал, — нет, подоконник сухой…

Вскоре Оля вышла. Синее платье и синяя лента в косе. Что-то в ней было новое, необычное. Генька не понимал — что? Потом заметил — туфли на каблуках. Не так, чтоб уж очень высоких, но все-таки… Оля как- то сразу повзрослела и похорошела.

«Ерунда, — отмахнулся Генька. — Как это — от каблуков похорошела?! Каблуки же не на нос вешают. Где-то там, у пола…»

Но — факт…

«А ведь Оля, пожалуй, красивая…» — вдруг подумал Генька.

Но подумал скорее с сожалением. Сколько ни читал романов, везде из-за красавиц всякая чертовщина…

Они пошли к Филимонычу. Оля шла чуть впереди, а Генька на полшага сзади, сунув руки в карманы.

— Знаешь, — сказала Оля. — Я вот сегодня прочитала, что у стрекозы уши — на ногах. На каждой ноге по три уха… Странно, да? А раз так — может быть, где-нибудь есть существа, которые видят хвостом, а едят глазами… А?

Генька кивнул. Посмотрел на Олю.

— А я, знаешь, все насчет Бортового… — сказал Генька.