По следам карабаира. Кольцо старого шейха - [225]

* * *

Одна из пуль Омара Садыка ранила под Ритой лошадь. Доскакать ей удалось только до подножья скалы, на которой возвышалась древняя сторожевая башня. С трудом устояв на ногах после того, как лошадь пала, цыганка пошла пешком.

Путь предстоял неблизкий. До шоссе, где можно было рассчитывать на попутную машину, — тридцать два километра. Сюда, к башне, они обычно попадали одной и той же дорогой в те редкие дни, когда Феофан или сам Омар собирали банду на своего рода «оперативные совещания». До урочища Халкол ехали автобусами или на попутных, затем, сойдя на развилке, поднимались к колхозному кошу, где у них был свой человек — Жабраил Аушев — бывший барышник, некогда промышлявший торговлей крадеными лошадьми, скрывавший в свое время у себя в доме знаменитого карабаира. Теперь Жабраил заметно сдал, постарел и отяжелел. Отсидев два года по чохракскому делу, вроде бы остепенился и работал старшим табунщиком в местном колхозе. Почему и как Жабраил Аушев попал в Дагестан и стал доверенным Омара Садыка, Рита не знала.

У Жабраила они брали лошадей и верхами добирались до башни. Оповещали Феофана и его братию о предстоящем сборище обыкновенно Зубер Нахов или Парамон Будулаев.

Рита Сундунова прожила со своим господином и главой Феофаном третьим больше десяти лет. Уходя из табора в 1930 году после крупной ссоры с большинством цыган, входивших в него и недовольных методами правления заносчивого и ненасытного барона, он прихватил и ее, тогда шестнадцатилетнюю, без памяти влюбленную в него девчонку.

Он обращался с ней варварски. Заставлял, как многие таборные цыгане-мужчины, с утра до поздней ночи клянчить милостыню на вокзалах, базарах и других людных местах, заставлял воровать (впрочем, этому ремеслу она была обучена и прежде), бил, если она приносила ему мало денег.

Рита безропотно сносила издевательства и побои — постоянная, рабски преданная, безответная.

Когда Феофан получил пять лет за участие в преступных делах ротмистра Унарокова, она ждала барона. Наскребла денег, переселилась в Алтайский край, где он отбывал свой срок.

Здесь, в Дербенте, они обосновались три года назад, и Рита вздохнула свободнее. Барон стал несравненно мягче, чем прежде, а та жизнь, которую они вели, жизнь, по-прежнему несовместимая с требованиями закона, поскольку Феофан снова взялся за прежнее, не умея ничего другого, хоть и отдаленно, но все же походила на добропорядочное существование: они купили домик, Рита завела нехитрое хозяйство — огород, куры, свиньи.

В глубине души Рита, жалкая, неграмотная Рита, у которой не было ничего, кроме ее красоты и терпения, мечтала о том времени, когда ей удастся оторвать Феофана от уголовной среды и темных дел, удастся уговорить его жить спокойно и честно. С детства теплилась в ней где-то под спудом эта неосознанная мечта по чистой жизни, которая со временем, с годами, принимала все более ясные, конкретные очертания.

И она видела: самым главным, самым страшным препятствием к этому был отвратительный ей старикашка Омар Садык, который, точно паук, впился в Феофана, с каждым днем приобретая над ним все большую власть.

Она многое знала. Поначалу Садык опасался ее, но, видно, поняв, как самоотверженно, до гробовой доски, предана цыганка грубоватому и в общем-то бесхарактерному Феофану, перестал стесняться и не обращал внимания на ее присутствие.

Теперь все кончилось! Ничего больше не будет! Она знала, она ощущала своим женским чутьем, что старик принесет беду в ее непрочное цыганское счастье.

Она брела по усыпанной камнями тропе, обдирая ноги и не чувствуя боли. По лицу ее катились злые слезы обиды и гнева, развязавшиеся во время скачки волосы развевались на ветру, продувавшем теснину, и только одно чувство, одна страсть владела сейчас ее смятенной душой — отомстить!

Отомстить старику любой ценой!

Когда она, обессилевшая, грязная (несколько раз падала по дороге), с опухшим от слез лицом, на котором — по-прежнему горели яростным мстительным огнем большие черные глаза, появилась у ворот управления, ее вначале не пустили.

— Куда, куда, красотка! — загородил ей дорогу дежурный. — Да ты уж не пьяна ли?

— Пусти, слышь! Мне — к самому главному! Пусти, ну!

— Ни больше, ни меньше, как к самому главному? — дежурный засветил карманный фонарик, разглядывая странную посетительницу. И, видимо, заподозрив неладное, спросил уже более серьезным тоном: — А ты кто такая? От куда?

— Заявить я… заявить надо!.. Да пошел ты… — далее последовало непечатное, и Рита, обнаружив неожиданную силу, оттолкнула дежурного, потеряв равновесие, тот едва не упал со ступенек, на которых стоял, загораживая перед ней вход.

Хлопнув дверью так, что задребезжали стекла, разъяренная цыганка ворвалась в вестибюль. Там стояло несколько сотрудников, взволнованно обсуждавших историю с бриллиантом. Никто из них не знал подробностей — все ждали Шукаева.

Он приехал с Вадимом и Шахтановым, когда Рита уже сидела в комнате для допросов.

— Скорее идите туда, товарищ старший лейтенант, — подскочил дежурный к Анвару. — Там цыганка какая-то. Давай, говорит, главного — заявить хочу. Кричит, царапается, как кошка… — он прикрыл рукой подбородок, на котором краснела тонкая полоса — след Ритиных ногтей.