По Рождестве Христовом - [71]

— Приехали, — сказал, однако, Онуфриос.

Мы направились к оконечности полуострова. Остановились на бетонной площадке над самым морем, расстилавшимся метрах в двухстах внизу.

— Это здесь.

Дом и в самом деле был прямо под нашими ногами, лепился к скалам. Мы спустись к его террасе по лестнице, опиравшейся о правую сторону площадки. Это была жалкая лачуга, с грехом пополам сложенная из камней каким-то неумехой. У нее не было ни одной прямой стены. Закрытые ставни обоих окон держались на месте лишь с помощью проволоки, намотанной на вбитые в стену гвозди. Я вспомнил, что жалюзи в доме Навсикаи тоже нуждаются в замене. Слышен был только шум ветра, дувшего с регулярными промежутками. «Это дыхание горы», — подумал я.

Мы подошли к низкому парапету, который огораживал террасу со стороны обрыва. Зрелище было потрясающее. Эгейское море казалось таким же огромным, как и небо. На линии горизонта виднелось несколько островов. Этот парапет отмечал, таким образом, край Афона. За ним не было больше ничего, кроме отвесно обрывавшихся в море скал. Но страха я не испытывал, потому что заметил, наклонившись вперед, судно Эллинского центра морских исследований — совсем близко. Я обрадовался ему, как жертва кораблекрушения.

Обрыв тянулся вправо на многие километры. Местами он становился гораздо более пологим. Но мне, конечно, и в голову не могло прийти, что вечером я буду спускаться по одному из этих склонов. Хоть я и приметил у самой кромки моря большие черные камни.

Мы повернулись к дому. Онуфриос постучал в дверь, которая была не в лучшем состоянии, чем ставни. Поскольку никто не ответил, он ее открыл.

Перед нами громоздилась гора всякого старья — сломанная мебель, деревянные и картонные ящики, стопки книг и пластиковые мешки, набитые одеждой. Валявшиеся среди всего этого стоптанные башмаки напоминали острова. Из-за этого грандиозного завала, поверх которого наискось лежал накрученный на древко византийский флаг, послышался слабый голос:

— Я знаю, что вы здесь.

Сомнения, которые еще могли оставаться у меня насчет личности монаха Даниила, исчезли тотчас же, как только я его увидел. У него было лицо его сестры. Несмотря на длинную бороду и гораздо более преклонный возраст, он был похож на нее так, что я даже забыл представиться. Наклонился над его ложем и погладил ему лоб. Мне показалось, что это сама Навсикая прозрела и впервые смотрит на меня.

— Я вас не знаю, — сказал он.

Он лежал на узком топчане, под жалким одеялом. Онуфриос опустился на колени и поцеловал ему руку.

— Вас я тоже не знаю.

— Я Онуфриос.

— Добро пожаловать.

Ему было трудно держать глаза открытыми. Мы устроились прямо на полу, поскольку сесть больше было негде. Рядом с кроватью, тоже на полу, стоял телефонный аппарат. На трубке висел черный носок. В комнате витал какой-то едковатый запах, невозможно описать его точнее, потому что он был продуктом целой жизни, прожитой здесь.

— Ваша сестра Навсикая думает о вас, — сказал я, уставившись на свесившуюся с постели руку Димитриса.

Какое-то время он был совершенно бесстрастен. Я вооружился терпением, подумав, что новость, которую я только что ему сообщил, должна совершить путешествие в пятьдесят два года, чтобы дойти до него. И она дошла.

— Навсикая, — сказал он. — Навсикая… Моя сестра Навсикая.

Он произносил эти слова с трудом, как ребенок, который учится читать. Помнит ли он хоть, кто она такая? Когда он снова открыл глаза, я понял, что помнит. Его взгляд немного оживился, а губы в зарослях усов изобразили бледную улыбку.

— Как она? — спросил он.

Значит, и со мной на Афоне случилось маленькое чудо.

— Очень хорошо… Она очень обрадуется, когда узнает, что я вас видел.

— Она большая! — сказал он с неожиданной живостью и попытался привстать. Онуфриос помог ему сесть, оттащив немного назад, чтобы он мог прислониться к стене. Я догадался, что он не сможет бодрствовать долго, поэтому поспешил снять трубку с его аппарата, но связи не было.

— Молния! — сказал Димитрис, показывая глазами в угол потолка, где красовалась бурая отметина. — Молния!

Так что пришлось воспользоваться своим мобильником. Навсикая взяла трубку сразу же, словно знала, что я нашел ее брата, и ждала моего звонка. Впрочем, она даже не спросила, нашел ли я его. Просто сказала:

— Он меня помнит?

— Она большая! — опять воскликнул Димитрис.

— Даю вам его.

Я протянул ему мобильный телефон, но его рука осталась неподвижной. Он смотрел на него с любопытством, словно не мог опознать предмет, из которого доносился далекий голос Навсикаи:

— Димитрис… Димитракис…

Пришлось приложить телефон к его уху. Онуфриос замкнулся в себе. Склонив голову набок, смотрел на дверь. Я решил, что он молится.

— Поговорите с ней, пожалуйста.

— Ты Навсикая? — прошелестел он.

Ответа я не расслышал. Через какое-то мгновение он повторил слова, которые написал ей полвека назад:

— Храни тебя Бог.

Я понял, что больше он ничего не сможет сказать, и забрал у него трубку.

— Вы слышали? — спросил я Навсикаю.

— Я бы хотела попросить вас о последней услуге. Знайте, что даже если вы мне откажете, я всегда буду вам благодарна за то, что вы для меня сделали.