По Рождестве Христовом - [72]

Я совершенно успокоился. Ощущал одну лишь глубокую радость, которую доставляет героям романов чувство выполненного долга. Тем не менее желание Навсикаи меня ошарашило.

— Я вам говорила, кажется, что мой брат в молодости пел. Он обожал песни наших островов. Я бы хотела услышать его еще раз.

«С ума сошла», — подумал я. Но мне снова почудилось, что она смотрит на меня глазами своего брата, и я решил, что исполню ее просьбу.

— Ваша сестра хочет услышать, как вы поете, — заявил я ему без обиняков. — Спойте ей начало какого-нибудь куплета, этого будет достаточно. Я вам напомню слова, а вы только повторяйте за мной.

Я приложил мобильник к его губам.

— Была одна песня, очень популярная на Тиносе, вы ее наверняка пели когда-то. Она начинается так: Дочка судовладельца…

— Оставь его в покое! — запротестовал Онуфриос, но я не обратил на него никакого внимания.

— Дочка судовладельца, — напел я снова.

Брат Навсикаи сообразил наконец, чего я от него добиваюсь.

— Дочка судовладельца, — пролепетал он, пытаясь воспроизвести мелодию.

Если подумать, я пережил на горе Афон не одно чудо, а целых два. Я заставил его повторить строчку три раза, как того требует песня. На третьей попытке его голос прозвучал верно. Я перешел к следующей строке:

— Прелестная девушка юная…

— Прелестная девушка юная, — пропел монах Даниил.

Выйдя из лачуги, мы столкнулись нос к носу с монахом по имени Андреас, которого все звали Летчиком.

— Привет, Летчик! — сказал ему Онуфриос.

Тот явился за византийским флагом.

— Самолеты скоро пролетят! — объявил он нам с детским воодушевлением. — Меня предупредили!

Несмотря на возбуждение, ему удалось открыть входную дверь без шума.

— Тишайший уголок Афона, рай анахоретов, стал самым шумным местом Греции, — пояснил Онуфриос с лукавым видом. — Гляди!

Я увидел, как Андреас, неся перед собой флаг, широким шагом пересек террасу, словно хотел прыгнуть с разбега в пустоту. Вскочив на парапет, он развернул полотнище величиной с добрую простыню. Над бездной гордо вскинул крылья двуглавый орел.

— Андреас говорит с самолетами, как другие с птицами.

— Или с муравьями.

Вперив глаза в небо, Андреас приложил ладонь свободной руки к уху. Словно ждал божественного зова. Послышалось гудение, и в тот же миг на горизонте возникли четыре черные точки. Он тотчас же начал очерчивать своим стягом широкие круги, твердо зная, что самолеты вот-вот пролетят над нами. И те с ужасающим грохотом стали пикировать один за другим прямо у нас над головой. Мне показалось, что от ударной волны содрогается весь полуостров. Андреас был на седьмом небе от восторга. Самолеты поднялись очень высоко, потом снова упали над нами в пике.

— Они меня два раза приветствовали! — крикнул он. — Целых два раза!

Он спустился с ограды весь в поту.

— Когда-нибудь в море свалишься, — предостерег его Онуфриос.

— Ноги у меня еще крепкие. Не свалюсь, если в спину никто не толкнет!

Он пояснил, что некоторые отшельники, которым шум мешает молиться, его ненавидят.

— Хотят выгнать отсюда. К счастью, у меня в авиации есть высокопоставленные друзья, которые мое дело поддерживают. Заступились за меня перед Священным Собором.

Пока Андреас сворачивал флаг, Онуфриос сказал, что хочет поскорее вернуться в Карьес, чтобы сходить в церковь.

— Сегодня Страстной четверг, — напомнил он.

У меня возникло чувство, что мой визит останется незавершенным, если я уеду прямо сейчас. Хотелось подольше полюбоваться пейзажем, узнать названия островов, виднеющихся на горизонте, прогуляться по окрестностям и поговорить еще разок с Димитрисом Николаидисом, когда он проснется. Проблему разрешил Андреас, предложив приютить меня. Я принял его предложение тем охотнее, что мне показалось интересным провести ночь вне монастыря.

Я проводил Онуфриоса до микроавтобуса. Мы не попрощались по-настоящему, поскольку я и подозревать не мог, что больше его не увижу. Любопытно, что наш последний разговор зашел об уничтожении бытовых отходов. Я спросил, есть ли тут место для утилизации мусора.

— Нет, в этом пункте монастырям не удалось договориться между собой, тут даже общей свалки нету. Мусор просто выбрасывают кто куда. Только в Карьесе отходы собирают и вывозят на корабле в Фессалоники.

Я позвонил ему сегодня утром, как только поезд выехал с вокзала. Рассказал, чем кончился вчерашний день. Ему трудно было поверить, что все это на самом деле случилось и что я действительно уехал, но шум поезда убедил его в том, что я говорю правду. Я попросил его забрать мои вещи из Иверского монастыря, оставить себе ракию и варенье, а остальное отослать в Афины.

— Заплачу тебе, только когда получу назад свою сумку, — пошутил я.

Я ему остался должен еще сто евро.

Дом Андреаса больше хибарки Димитриса, в нем целых три комнаты, но он расположен в ложбине у подножия горы Афон, откуда море едва видно. Гора занимает пейзаж почти целиком и подавляет его. Я не слишком люблю горы. Может, оттого, что родился на острове? Я смотрю на них как на препятствия, которые навязывают моему уму тяжелую гимнастику. В три часа пополудни тень Афона уже лежит на доме. Андреас показал мне свой огород и два дерева, которые сам посадил, — лимон и лавр.