По Рождестве Христовом - [69]

— Как думаешь, каких времен эти рисунки?

— Не знаю. Покажу своему преподавателю, может, он скажет.

Фотографируя камень во всех ракурсах, я обнаружил странное мифологическое животное с двумя головами и шестью ногами. И вдруг до меня дошло, что речь идет попросту о скотоложеской сцене.

— Может, это какой-то монах изобразил, — сказал я Онуфриосу, который тоже стал ее рассматривать.

— Возможно.

Вчера он был в прекрасном настроении. Я несколько раз заметил, как он улыбается за рулем без видимой причины. Это внушило мне надежду, что он приготовил какой-то приятный сюрприз и лишь ждет подходящего момента, чтобы о нем объявить. «Наверное, разузнал о Димитрисе Николаидисе… Брат Навсикаи жив, и я его увижу». Эта возможность необычайно меня смущала. Я уже смотрел на свою встречу с Димитрисом как на испытание, которое выбьет у меня почву из-под ног. Чтобы не думать об этом, я начал задавать Онуфриосу посторонние вопросы.

— Ты сам-то веришь, что Пресвятая Дева побывала на Афоне?

Он пожал плечами.

— Так говорят. Еще говорят, что, когда Мария сюда прибыла, в статую Зевса, что стояла на самой верхушке горы, ударила молния. На месте статуи сейчас маленькая часовня в честь Преображения Господня.

— А известно, в каком возрасте Мария умерла?

— Она не умерла, — поправил он меня, — а уснула. На следующий день после Успения ее могила оказалась пустой. Ей было пятьдесят семь лет.

Выдумывать другие вопросы мне не понадобилось: посреди дороги шел какой-то монах. Он нас приветствовал, сложив руки перед грудью и слегка поклонившись. Лицом он напоминал того журналиста, с которым я познакомился на церемонии анастенаридов. Мне пришло в голову, что все люди, с которыми я сталкивался за эти последние недели, на самом деле лишь два-три ловко загримированных актера, которые и сыграли все роли. Один и тот же актер изображал отца Минаса и секретаря Священного Собора; монах, виденный мной в самолете, был не кто иной, как президент Аристотелевского университета, нацепивший фальшивую бороду; портье гостиницы «Континенталь» и Онуфриос тоже один человек. «Я был прав, он потратит мои деньги у Корали». Приближаясь к Симеону, я вспомнил о мертвом голубе, про которого рассказывал его двойник на обратном пути из Лангадаса.

— Благословите меня, — сказал он.

— Господь благословит, — ответил Онуфриос.

— Я не стал дожидаться вас у себя, потому что знаю неподалеку отсюда место, которое лучше подходит для беседы.

Его акцент был еще незаметнее, чем у Прео. Он говорил очень тихо, словно боялся разбудить слова. Мы проследовали за ним до глубокого, очень лесистого ущелья, где пели тысячи птиц. Сели в свежую, сочную траву, свесив ноги в пустоту.

— Слышите?

Я вспомнил, что он часто говорит о птицах в своих стихах. В нескольких километрах отсюда ущелье выходило к морю почти такой же легкой голубизны, что и небо.

— Рыбаки убеждены, что мы можем летать, — сказал он. — Они это решили, видя, как мы очень быстро перебираемся с одного края пропасти на другой. Им и невдомек, что чуть выше по ущелью просто перекинут мостик.

— Я тоже слышал, что про нас такое болтают, но не знал, как мы этого сподобились, — сказал Онуфриос.

— Какие, по-вашему, самые красивые слова в греческом языке?

— Фос, таласса и антропос[12], — ответил он мне без малейшего колебания. — Я очень люблю ваш язык, выучил его, читая Отцов Церкви в двуязычном издании. Крепче всего меня связывает с Грецией именно этот язык. Я уже тридцать лет живу в вашей стране, и больше десяти не был в Перу. Только недавно начал опять немного писать по-испански. Что еще я могу вам сказать?

На несколько мгновений мы предоставили слово птицам. Я отметил, что все мы смотрим в разные стороны: Симеон — в ущелье, Онуфриос — в небо, а я — на море.

— Сколько вам было, когда вы уехали из Перу?

— Восемнадцать.

Я думал, что он ничего больше не добавит, поскольку уже ответил на мой вопрос. Но он сделал глубокий вдох, словно ему не хватало воздуха в этом месте, где атмосфера была такой чистой, и продолжил:

— В ранней молодости я любил поэзию, и еще любил рассматривать сквозь призму солнечный спектр. У меня не было никакого желания выбирать себе карьеру; учиться дальше по окончании средней школы ради диплома я тоже счел излишним. Мое первое соприкосновение с православием произошло в русской церкви, куда я случайно забрел однажды утром, очень рано. Там не было никого, однако перед иконами горели свечи. Я увидел на столе маленькие круглые булочки и взял одну. Я ее до сих пор храню, она лежит у меня на книжной полке, правда, немного зачерствела и почернела со временем. Должен добавить, что я терпеть не мог буржуазный дух католической Церкви, ее конформизм.

Я подумал об Аресе, которому его призвание тоже открылось в пустой церкви, ранним утром. А как я сам в итоге поступлю с орешками Полины Менексиаду? Сколько времени буду таскать их в своем кармане?

— Моя мать продала несколько старых картин, чтобы оплатить мой отъезд из Лимы. Я побывал в Англии, во Франции, в Индии. Изучал азиатские религии, встречался с буддистами. Но так и не смог привыкнуть к бедности, которая царит в Азии. В мае 68 года я снова оказался во Франции. Многие из молодежи увлекались тогда восточным мистицизмом. Если поездите по монастырям, то встретите и других монахов, которые участвовали в событиях той весны. Есть в монашестве стороны, способные прельстить бывшего левака. Онуфриос сказал вам, что наши братья, живущие сообща, каждый год меняют место работы? В один год кто-то работает библиотекарем, на следующий — садовником.