По пути Синдбада - [59]

Однако оманцы не растерялись. Они, к счастью, знали, что делать. Возбужденно крича, они устремились на полуют[62]. Абдулла сменил у румпеля Эндрю и с помощью Мусалама переложил руль, развернув судно против ураганного ветра. Это позволило уменьшить парусность корабля, и воздействие ветра на судно значительно поубавилось. «Сохар» выпрямился, выставив бушприт против ветра, и такелаж сбросил напряжение, как расслабляющий мускулы гимнаст. Однако затем налетел новый шквал, и матросы снова принялись за работу, чтобы вывести судно из-под удара стихии. Казалось, что вызов моря они приняли с удовольствием, хотя паруса могли в любую минуту порваться, тяжелый рангоут сломаться и свалиться на палубу, балласт сместиться, а само судно — перевернуться.

С первыми двумя шквалами мы совладали, но было ясно, что стихия на этом не успокоилась. Наступила ночь. В разрывах темных клубившихся облаков мелькали редкие звезды. Мы напоминали людей, играющих в прятки со своими многочисленными противниками, стремившимися нас изловить и предать наказанию за дерзкий вызов стихии. «Сохар» явно был жертвой, а шквалы — свирепыми, не знающими пощады охотниками. Мы всматривались в темноту ночи, прислушивались, стараясь по облакам, надвигавшимся с горизонта, и по завыванию ветра определить, не ждет ли нас новый удар стихии, но наступила такая тьма, что с бака не видно было конца бушприта, а шум разбушевавшихся волн заглушал звуки ветра. Нашими сенсорами стали носы и кожа. Мы явственно ощутили запах дождя, предшественника нового шквала, а еще раньше — перед дождем — почувствовали озноб, что говорило о том, что температура понизилась, и, значит, шквальный ветер вот-вот снова обрушится на «Сохар». И вот раздался хлопок.

Корабль бросило в сторону. Рангоут и такелаж затряслись, словно протестуя против непомерного напряжения, «Сохар» угрожающе накренился.

«Не перевернется ли судно? — с тревогой спрашивал я себя. — Может, я мало уменьшил парусность? Но не опасно ли при таком волнении моря опускать грота-рей? Рангоут или намокший трос могут кого-нибудь покалечить. Может, лучше отстояться на якоре?»

В течение ночи все оманцы, вне зависимости от вахты, оставались на палубе. На всех были непромокаемые плащи, за исключением Абдуллы, считавшего, что и в дождь футболка и набедренная повязка более подходят палубному матросу. В относительное затишье оманцы, как обычно, шутили и балагурили, ожидая новой атаки ветра. В отличие от них, европейцы, отстояв свою вахту, шли спать, мало заботясь о том, что на них сверху капает, — в дождь сквозь рассохшиеся доски палубного настила просачивалась вода. Оманцы оставались на палубе вовсе не потому, что не полагались на европейцев, не имевших морского опыта, — просто они считали «Сохар» своим кораблем. Своя вахта, чужая — для них это в минуты опасности значения не имело, они были палубными матросами и выполняли свой долг.

Погода не улучшалась, и вскоре налетел новый шквал, принесший первую значительную поломку на судне. Казалось, ничто не предвещало беды — «Сохар» уверенно лавировал против ветра, но тут шальная волна подкатилась под киль, высоко вскинула судно, а затем поднялась с подветренной стороны, бросив «Сохар» во впадину. От сотрясения бизань-рей, потеряв кофель-нагель (свое крепление), грохнулся на палубу вместе с парусом. Это была серьезная, значительная поломка; хуже — только сломанный грота-рей. Бизань-рей вместе с парусом, должно быть, весил три четверти тонны, и эта громада, как гильотина, упала на ют[63], на котором стояли люди. К счастью, в это время на юте находились лишь трое: рулевой, один из матросов и Ибрагим, собиравшийся готовить еду. Им всем повезло. Падая, бизань-рей отклонился чуть в сторону, видимо, по причине того, что ветер наполнил парус, падавший вместе с реем. К тому же ползуны, крепившие рей к бизань-мачте, притормозили его падение. Если бы всего этого не случилось, без жертв, возможно, не обошлось бы. А так люди не пострадали, и лишь сильный удар о палубу потряс весь корабль.

Когда случилось это неприятное происшествие, я находился в своей каюте. Меня поднял на ноги громкий звон сигнального колокола.

Все наверх! Тревога!

Я поспешил на палубу по скользкому трапу. Вокруг путались тросы, валялись блоки, поверх лежал порванный парус, полоскавшийся на ветру. Вскоре на юте собрался весь экипаж. Камис-полицейский и Эйд убрали порванный парус. Камис-флотский, Абдулла и Джумах с помощью тросов закрепили рангоут. Однако опасность не миновала. Высоко над нашими головами, на верху бизань-мачты, раскачивался увесистый блок размером три на два фута, сделанный из цельного куска дерева. Под воздействием блока раскачивалась и мачта, издавая тревожный треск. Представлялось весьма возможным, что, даже если блок не сломает мачту, он расколется сам, чего допускать было нельзя; блок — важная снасть на судне. Взобравшись на планширь, я полез по вантам[64] наверх, намереваясь добраться до блока и обрезать крепления, мешавшие его спуску на палубу. Предприятие было опасным: мачту раскачивало, а вместе с нею и ванты. Сорвешься — и прямиком в море, перспектива не из приятных.