По пути Синдбада - [53]

Глава 8. Серендибское царство

В Каликуте оманцы обзавелись музыкальными инструментами — тарелками и двумя барабанами, — и теперь на баке по вечерам устраивались концерты: под грохот барабанов и звон тарелок пели и танцевали. В этом веселье участвовала и Ида: к ее удовольствию, ей поручили звенеть тарелками. Обстановка на судне, оставаясь рабочей, стала непринужденной. Матросы набрались опыта и теперь со сноровкой выполняли свои вахтенные обязанности. Новые паруса лучше ловили ветер, и «Сохар» шел быстрее. Приподнятой обстановке на корабле способствовала и хорошая еда, казавшаяся особенно вкусной после ужасной стряпни прежнего кока. Оманцы, оставив в Индии своих жен, по этому поводу нисколько не горевали. Наоборот, вспоминая о женах, они добродушно поддразнивали друг друга и, насколько я понял, с оптимизмом смотрели в будущее, предвещавшее новые амурные встречи на берегу.

Иде на судне нравилось. Этот интерес не угас даже после того, как она умудрилась свалиться в кормовой люк, упав с восьмифутовой высоты. К счастью, она отделалась синяками, которые вскоре обесцветил загар. Особое удовольствие Иде доставляло купание. Когда судно шло медленно, ее сажали в беседку[47], обвязывали страховочными ремнями и опускали беседку в воду с помощью троса, пропущенного через топ бизань-мачты, после чего один из матросов то поднимал беседку, то опускал, приводя Иду в восторг. В то же время другой матрос зорко следил, не покажется ли акула.

Ида интересовалась и работой наших ученых. Так, она могла часами сидеть на планшире вместе с Эндрю да еще указывать нашему морскому биологу, что именно выловить сачком из воды, а потом с интересом разглядывала пойманные диковины. По вечерам ей доставляло немалое удовольствие взбалтывать в ведрах слитый туда планктон, вызывая фосфоресценцию. Ида облюбовала на палубе в носу корабля небольшой закуток, где ей никто не мешал, и, принеся туда подушку и одеяло, по ночам спала там и только в дождь делила со мной каюту. Правда, в первую дождливую ночь, проведенную Идой вместе со мной в каюте, дождь и здесь помешал ей спать: закапало с рассохшегося на солнце палубного настила, служившего потолком. Положение спасла парусина, которую я прикрепил над койкой Иды.

Погода была переменной. Днем обычно дул свежий попутный ветер и скорость «Сохара» достигала пяти узлов, а ночью, случалось, с континента налетал шквал. В штормовую погоду работы хватало всем, и еще до того, как ветер достигал угрожающей силы, на палубу по сигналу дежурной вахты, успевшей убрать бизань, высыпал весь экипаж, спеша к бегучему такелажу. Матрос, стоявший у румпеля (обычно это был Абдулла, опытный рулевой), всматривался во тьму, стараясь определить, откуда идет опасность: найти между низкими облаками и седыми гребнями волн зловещую темную полосу — переднюю кромку шквала. В то же время три-четыре матроса, подбежав к грота-шкоту[48], разматывали шлаги[49] на кнехте[50], чтобы шестидюймовый трос не заело, и при возникшей необходимости его можно было как потравить, так и выбрать.

Но вот шквал наносил первый удар. Яростный порыв ветра завывал в рангоуте и снастях, отзывавшихся громким скрипом. Затем шквал наносил основной удар, стремясь положить судно набок. Рулевой начинал разворачивать судно, приводя его к ветру. В то же время матросы, занявшие место у грота-шкота, начинали отдавать трос, травя его на два фута. От напряжения сквозь кокосовые волокна, словно капли пота, просачивалась вода.

— Lesim shwai! Еще немного! — следовала команда. Трос травили еще на фут. — Bus! Хорош!

Судно выпрямлялось и ложилось на заданный курс, устремляясь в темноту ночи.

Обычно в такое время по палубе яростно барабанил тропический дождь. Он поливал шкоты, гасил угольки в жаровне, отзывавшиеся недовольным шипением, а на шкафуте[51] образовывал огромную лужу, но потоки воды, встретив на пути комингс[52] грот-люка, стекали в шпигаты[53]. Но вот ветер стихал. Приходило время выбирать грота-шкот, потравленый на три фута при шквале. Несколько человек, скользя босыми ногами по мокрой палубе, подбежав к грота-шкоту, хватались за трос. Затем, откинувшись всем телом назад и упершись в планширь ногами, они начинали выбирать трос, стараясь изо всех сил. К тому времени рулевой успевал привести судно к ветру, что облегчало работу. Наконец убедившись, что трос выбран, как надо, я командовал: «Mawa! Крепи!», и грота-шкот закрепляли.

Иногда ветер неожиданно менял направление, и тогда наш корабль шел на опасное сближение с берегом. В этих случаях звонил корабельный колокол, и весь экипаж высыпал на палубу, чтобы занять место согласно аварийному расписанию. «Khai-or! Поворот через фордевинд!» — подавал я команду. Чтобы выполнить этот сложный маневр, следовало переместить грот вместе с огромным реем (общим весом более тонны) с одной стороны грот-мачты на другую, обратную. Если при этом перемещении тросы захлестнут парус, то плавное перемещение рея сразу нарушится, что может вызвать как разрыв паруса, так и поломку рея. Подобная операция опасна и днем, а ночью она требует предельной внимательности. Но каждый участник этой рискованной операции был хорошо знаком со своими обязанностями, знал, к какому тросу приложить руки и когда следует увернуться от тяжелого комля рея при его перемещении вокруг мачты. После того как матросы занимали свои места, рулевой разворачивал корабль по ветру. Собравшиеся на баке матросы наваливались на низ грота-рея, чтобы придать ему вертикальное положение, после чего восьмидесятифутовый рей нависал над палубой, как копье, свисая с блоков грот-мачты.