По прозвищу Гуманоид - [9]

Бежать по песку было трудно. Пятки не чувствовали под собой твердой опоры. Чем ближе был пирс, тем больше попадалось под ноги острых камней и мелких колких предметов. Но прыти Митька не сбавлял. Несся сломя голову, хоть, наверное, и отец, и Бегемот, и Рита со Светой давно уж скрылись из виду. Что делать теперь, он не знал. На душе было так больно, что стали появляться какие-то навязчивые мысли. Взять да утопиться, к чертовой матери! Пусть поплачут! Но тут же, будто кто в бок кольнул: а дед как же?! С ума сойдет. В деревне как-то молодой парень повесился. Вроде, из-за жены. Дед Митьке тогда сказал: «Вообще-то я это дело презираю. Самый страшный грех — посягать на дарованную Богом жизнь. Она ведь полосатая. На смену черному дню придет светлый. Все в этой жизни пережить можно. В ней нет ничего непоправимого. А испытания — они нужны. А как же? Не будь их — как узнаешь, сколько у тебя сил!». — «Да, дед! Легко тебе говорить! — стал мысленно спорить с ним Митька. — Как пережить позорище это?! Как отомстить за обиду?!» И тут дикая боль обожгла ступню. Запрыгал на одной ноге. Черт возьми! Вот невезуха! Наскочил на битую бутылку. Стекло впилось в самую середину ступни. Кровь хлынула фонтаном, и он упал на песок. Вокруг собрались люди. Что-то лопотали на разных языках, качали головами. Потом подошел мужчина с белой сумкой, на которой был нарисован красный крест. Обработал и забинтовал ногу.

— Гдэ живешь?

Митька махнул рукой в ту сторону, откуда он бежал.

— Как название отэль?

Митька пожал плечами. Кто его знает?

Неожиданно появился Званэк. Что-то залопотал по-болгарски.

— Я тэбя отведу. Я знаю твой отэль. Дэржись.

Он подставил Митьке свое загорелое плечо. А Митьке почему-то страшно захотелось спать. Голова закружилась так, словно он выкурил сигарету. Курил Митька всего один раз и никакого кайфа, о котором рассказывали пацаны, не испытал. Чувствовал тошноту и головокружение. Вот как сейчас.

До гостиницы было довольно далеко. А на ногу было не наступить, даже на пальцы. Когда присели отдохнуть, Званэк спросил:

— Я видел. Ты его бил. За что?

Митька вздохнул.

— Дерьмо он, понимаешь?

— Понымаю, — кивнул званэк. — Дэрмо нэ надо трогать. Оно вонает.

— Это точно! — согласился Митька. И ему вдруг так захотелось увидеть деда, что на глаза навернулись слезы. Он закрутил головой, чтобы этого не заметил Званэк.

— Не пойду я в гостиницу! Не хочу отца видеть.

— Пойдом ко мнэ! — с радостью предложил Званэк.

Митька вздохнул. А что? Это выход.

А навстречу уже спешили отец с Бегемотом. Оба взмокшие, распаренные, будто из бани.

— Ты, Дмитрий, меня прости, — по-детски прижал Бегемот свой двойной подбородок к потной грудине. — Ну, пошляк я, пошляк! Это твой отец правильно сказал. Но и ты хорош петух! Давай мировую! — и протянул Митьке мясистую руку.

Митька сопел. Такого поворота дел он вовсе не ожидал и готов к тому не был.

— Прости его, сын. Я ведь ему вмазал.

Бегемот потер рукой шею.

— Бейте меня! Бейте! У меня голова толстая!

Ну что с ним будешь делать? Митькина физиономия расплылась в улыбке. Со смехом ударил Бегемота по руке. Лады, значит.

— Я к тебе завтра зайду, — пообещал Званэк. — Мнэ тут в одно мэсто сбегать надо.

И испарился. Только его и видели. А Митька, повиснув на руках отца и Бегемота, запрыгал на одной ноге в сторону гостиницы.

Тет-а-тет

Митька покачивался на скамейке, что находилась внизу, под шезлонгом, и с тоской смотрел на лягушатник. Купаться ему было нельзя. Порезанная стеклом ступня заживала плохо. Наступать на ногу он еще не мог. И потому сумел добраться только до этой скамейки. Отец ушел с Бегемотом на море. А Митьке всучил газету кроссвордов, на которые Митьке было «глубоко начхать». Ни известной французской певицы из четырех букв, ни знаменитого рок-ансамбля из восьми, и уж, тем более, струнного инструмента из пяти букв он не знал, и знать не хотел. Душа опять изнывала тоской по деду и деревне. Дед, наверное, проверяет раколовки. Вода в их озере настолько прозрачная и светлая, что дно видно даже на трехметровой глубине. Раков в озере водилось много. Иногда попадалось и до двухсот штук. Дед вываливал их из корзины на веранде, и Митька проводил с раками эксперименты. Если засунуть в клешню рака спичку, он зажмет ее так сильно, что может висеть на клешне хоть полдня. А еще раки очень смешно щелкают шейками об пол. Для чего они это делают, Митька не знал, но наблюдать за этим было забавно. А еще у деда был свой собственный ветряк. Если вдруг в ненастную погоду в деревне отключалось электричество, дед врубал свое автономное энергоснабжение. Худо-бедно, а впотьмах не сидели. В деревне была настоящая жизнь. А здесь, на курорте, все казалось Митьке игрушечным. И эти шезлонги, и пластиковые стульчики, и бассейн для детей, который пустовал без дела, потому как даже маленьким детям интереснее походить по настоящему песку, побросать в морские волны настоящие камушки. И даже колесо обозрения не шло ни в какое сравнение с лабазом, который был построен дедом на четырех, росших близко друг к другу соснах. Сосны были ровными и высокими. Дед рассказывал, что именно из такой древесины строят корабли. Ни одного сучка на стволе до самой кроны. Лабаз был построен клёво. Каркас был прикреплен к стволам стяжками. Ольховые жерди нижней и верхней площадок были устланы еловым лапником. С крыши лабаза лапник свисал живым козырьком и защищал от непогоды. Даже в дождливый день здесь было сухо. С трех сторон нижняя площадка была огорожена перильцами из ольховых колышков. В сильный ветер деревья раскачивались, и лабаз превращался в настоящую колыбель. Построен лабаз был в охотничьих целях, на тот случай, когда к деревне подходило стадо диких кабанов. Кабаны наносили немалый вред картофельным полям. С лабаза открывалась такая панорама, что дух захватывало. Чаще всего Митька забирался на лабаз с Ванькой Рушновым. Хоть и младше на два года, но парнем тот был толковым и с хорошей фантазией. Иногда они представляли себя за штурвалом вертолета, а иногда — на борту большого корабля. С лабаза хорошо было видно даже Онежское озеро. Митька нацеливал в сторону озера дедов бинокль и, войдя в роль капитана, отдавал Ваньке четкие команды. «Есть, капитан!» — послушно внимал Ванька, охотно поддерживая игру. Однако последнее время все чаще на лабаз Митька лазил один. В мечтах его уносило так далеко, что Ваньке уже вряд ли было за ним поспеть. Хотелось понаблюдать за облаками, за работой дятла, который стучал где-то очень близко, да и вообще просто подумать одному. Эх! Показать бы этот лабаз Рите.