По памяти и с натуры - [38]

Утром стук в дверь, открываю — в дверях военный — три ромба — генерал. Говорит: «Вы москвичи?» — «Да». — «Художники?» — «Откуда вы знаете?» — «Догадался». Он и его товарищ, политрук-грузин, — тоже три ромба. На маленьком квадратном столе бутылка водки, консервы, хлеб. Официантка приносит горячее. Первый стакан выпиваем за встречу. Фамилия генерала Шульц.

Он вспоминает Кузнецкий мост и выставки, на которых побывал во время своих наездов в Москву. Наши хозяева настоящие фокусники — сколько бы ни пили, бутылка всегда полная. Они говорят, что нет ничего глупее, как ехать в Узбекистан, что, чуть что, нас там прирежут, и что их дивизия сейчас формируется в Кемерово, и что на днях они едут выручать Москву, и что могут меня зачислить дивизионным художником. Меня вдруг страшно привлекает эта идея, я совершенно забываю, что через два часа наш поезд отходит в Ташкент. Фиалочка напоминает мне об этом, но как-то слишком спокойно. Нам сейчас так хорошо, не хочется вставать из-за стола и не хочется никуда ехать. Вещи в номере не собраны, и багаж не взят.

Вдруг наши хозяева становятся серьезными. — «Надо ехать, вы опоздаете, быстро собирайтесь. Давайте номерки, ваши вещи мы возьмем из багажа без очереди». Они несут наши вещи, почти бегут по платформе к поезду, я совершенно пьян и иду как барин, с пустыми руками. Трогательные проводы. Они дают нам номер полевой почты и говорят, что если нам будет плохо, чтобы мы им обязательно написали. Тогда не была в ходу актерская сегодняшняя привычка целоваться мужчинам, и мы только пожали друг другу руки. Сейчас я их вспоминаю и крепко целую.

У нас верхняя и нижняя боковые полки. Тотчас же заснул. К вечеру вагон полон. Солдат с забинтованной головой что-то рассказывает, его слушают молча. К утру вагон пустеет, потом опять заполняется. Народ разный; едут на короткие расстояния. Поезд подолгу стоит на станциях. На одной остановке жадно ем горячий борщ чайной алюминиевой ложкой с риском отстать от поезда.

Едем нескончаемые шестые сутки, вагон почти пуст. Мы где-то недалеко от Алма-Аты. Тепло, в окнах тополя, ослики, казахи в белых войлочных шапках с узорами. На станциях продают огромные розовые яблоки и белый пшеничный хлеб.

В наш вагон сели евреи из Варшавы: женщина, элегантная, хорошо одетая, по-западному, двое молодых людей в заношенных плащах и беретах, с ними пожилой еврей, хорошо говорит по-русски. У них желтые чемоданы, с которых не сводят глаз какие-то подозрительные парни.

Как я понял, они больше года прожили в Сибири, а сейчас едут в Ташкент, где формируется польская армия. Пожилой говорит, что не надо было уезжать из Варшавы, что в конце концов все образуется. Он показывает нам цветную фотографию, где его семья — жена и дочь с девочкой — сидит на балконе, решетка балкона увита вьющимися растениями, на перилах в ящиках яркие цветы, все улыбаются.

«Привет из Варшавы». На открытке почтовый штамп Третьего рейха.

Ташкент военных лет

Ташкент. Теплое солнечное утро. Сдали вещи в багаж и вышли в город. К нашему удивлению, народу на вокзале и в городе мало.

Воздух Ташкента ароматный, с кислинкой, ни с каким другим не сравнимый. Октябрь. Высокие тополя отливают золотом.

В магазине купили запросто пироги с рисом и коробку табака «Золотое руно». Никуда дальше не пошли, сели на скамейку. Солнце ласковое. Свернул душистую сигарету и закурил. Сидели долго, приходя в себя после семидневного переезда из Новосибирска. Был роскошный солнечный день, бездонное бело-голубое небо. Казалось, что сама природа не хочет ничего слышать о войне.

Отдышавшись, вернулись на вокзал, взяли билеты в Янгиюль, куда был эвакуирован брат со своим главком. До отхода поезда долго бродили по Ташкенту. Янгиюль в километрах пятидесяти от Ташкента.

В поезде старик охотник рассказывает, что на Аральском море, в дельте Амударьи, до недавнего времени встречались тигры, говорят, что и сейчас еще есть и что с войной у них будет передышка, а в камышах на Аральском море зимуют черные лебеди. Я слушаю и думаю, как хорошо бы было жить на берегу Аральского моря, где в камышовых зарослях бродят тигры и зимуют черные лебеди.

В Янгиюль приехали поздно вечером. Призрачным выглядит при луне Янгиюль, на улицах никого.

В помещении Дома культуры, в огромном кинозале с эстрадой, на столах и просто на полу, эвакуированные москвичи. Не верится, что можно так просто встретиться с родными, войной раскиданными. Нас устроили переночевать.

Взяли адрес моих родителей и утром уехали в Ташкент.

Наши поселились недалеко от вокзала, на окраине. Здесь как в деревне. Дом, где они живут, в большом плодовом саду. Комната большая. С родителями сестра Женя с восьмилетней Галей.

Все это мне и тогда, и сейчас представляется чудом. Чудо, что письмо от родителей об эвакуации в Ташкент дошло до Перми до востребования в эти дни, и чудо, что Фиалочка получила письмо, и чудо, что все доехали и встретились. Неизвестно, как бы пошла жизнь, если бы мы не получили этого письма.

Временно остановились у наших и целыми днями с утра до вечера добываем прописку, а до всякой прописки надо найти комнату. Погода нам благоприятствует. С едой просто: рынок полон винограда, фруктов, на прилавках виноград невиданных сортов — вся роскошь и изобилие среднеазиатской природы. После целого дня беготни вечером в кафе на Пушкинской улице в полном одиночестве едим душистый плов.