По памяти и с натуры - [37]

Как-то внезапно началась эвакуация. Нас, группу художников «Окон ТАСС», отправляют на Урал.

Ряды эшелонов образовывают ряд длинных улиц, сливающихся в одну точку на горизонте. Тоскливая, мрачная картина.

Наш состав стоит на станции целый день с отцепленным паровозом, и нет никакой надежды на скорое отправление. Повсюду стирают белье. На вагонной платформе медсестра в гимнастерке танцует под гармошку, танцует невпопад, глаза устремлены в одну точку, лицо совершенно неподвижное. Несколько человек стоят и смотрят. По мосту, перекинутому через пути, непрерывным потоком движутся люди, одетые в ватники, с вещевыми мешками на спине. На станции призывной пункт, в окнах плакаты «Окон ТАСС». Состав вдруг вздрагивает всем телом, кажется, прицепили паровоз, все бегут к вагонам. Над станцией кружит У-2. Весь путь следования эшелона усеян клочьями грязной бумаги. До Перми добираемся за семь суток. В Перми два дня.

Были у Альтманов, они здесь с Кировским театром.

В горсовете оформляют наши документы. Завтра вся наша группа художников получит назначение. Говорят, что в городе никого не оставят. Хорошо бы нас послали в колхоз. О крестьянском труде у меня были самые наивные представления. После восьмидневного переезда в телячьих вагонах, в страшной духоте и грязи, жизнь в колхозе мне представлялась раем.

От Альтманов пошли посмотреть город. На Каме пристань, большой белый колесный пароход и множество мелких судов. На набережной в бывшем соборе музей. Пробежали не останавливаясь по залам. Потом долго сидели в пустынном сквере, на мокрой от дождя скамье. В траве скрюченные желтые листья. Оголенные черные деревья и стаи галок, крик которых тоскливо ложится на сердце. Долго сидели молча.

Казалось, что в развитии этих событий твоя воля почти не участвует и все идет так, как должно было идти, и подготовлено до этого всеми обстоятельствами твоей жизни.

Ночь провели у школьной учительницы, на матрасе под столом, где-то на пустынной окраине Перми.

Получили назначение и выехали в Очеры, маленький уральский городок в пять тысяч жителей, километров пятьдесят от Перми.

Колония московских художников: мы, Леня Зусман, Джон Левин, Родченко, Шлепяков, Лавинский и еще несколько человек — разошлась по Очерам в поисках квартиры.

Мы устроились в большой уральской избе. Хозяин, молодой учитель, жена, двое детей. В комнате навели сразу красоту. На стол выложил все свои драгоценности: пару монографий, альбом для рисования, этюдники и трубку. Хозяин время от времени приносит папиросы, купить их негде.

Очеры редкостно красивы. В кольце дремучих лесов большое озеро, ампирный храм, в котором сейчас призывной пункт, на лужайке занятия по строевой подготовке. У собора проводы мобилизованных. В Очеры эвакуирован завод из Днепропетровска. По городу, по-хозяйски примериваясь, ходит директор, с ним несколько человек с портфелями. Они уже у себя дома, не то что мы, свободные художники.

Организовали «Окна ТАСС». Работать в «Окнах» не стал, поступил в школу учителем рисования.

В школе проводились педагогические советы, на одном из них я выступил с программой эстетического образования детей. Неслыханной там до этого, этой программой привел очерских педагогов в недоумение. Для эвакуированного завода написал панно и оформил стенгазету. Предлагали зачислить меня чертежником. Хотелось куда-то отсюда уехать.

Вечером в Доме культуры смотрели самодеятельного «Фауста» — чистое безобразие.

Хожу в лес, собираю белые грибы.

Бобочка Никифоров, художник, и его жена Алена, старые мои знакомые, собираются ехать дальше, в Ташкент. Говорят, что художникам в Очерах делать будет нечего и через месяц мы тут замерзнем.

Фиалка поехала с утра в Пермь посмотреть почту до востребования и узнать, что делать дальше. Ждал ее целый день и до часу ночи встречал на маленькой площади. Не приехала, вернулся, лег спать. Ночью стук в окно: Фиалка с письмом от наших из Ташкента и купила мне лыжные ботинки.

Мои родители нас зовут. Долго не раздумывали — уж очень тоскливо было в Очерах. Снялся с учета в военкомате. Не без труда уволился из школы. Зав ОНО долго упрямился, хотя до этого рисование заменили строевой подготовкой. На^ все это ушло два дня. Добыв грузовик и кое-как погрузив наши пожитки, простившись с хозяевами, выехали в Пермь, чтобы оттуда — в Ташкент.

На станции садимся в пригородный поезд. Вагон совершенно пуст. Входит молодая женщина с портфелем, под лавкой деловито расстилает какую-то тряпку, ложится на нее, берет книгу и читает. Душевнобольная? Нет. Через несколько минут вагон заполняется людьми, едущими на работу в Пермь, стены вагона трещат. Женщина под лавкой высыпается.

В Перми наши вещи отправили багажом в Новосибирск. С собой почти ничего. Мы едем третьи сутки в нормальном жестком вагоне. У нас с Фиалкой боковые места, она внизу, я наверху. Промелькнула Барабинская нескончаемая степь.

Новосибирск. Огромный новый вокзал, наверху гостиница. Сдали вещи на хранение. Как ни странно, сразу получили отдельный номер и вышли в город. Далеко не пошли-город показался чужим, неприветливым, здания тяжелые и мрачные. Вернулись на вокзал. Взяли билеты в Ташкент по Турксибу, тоже совсем легко, и, поднявшись в номер, впервые за много дней наконец выспались.