По обрывистому пути - [149]

Противник её что-то жалобно забормотал, уверяя, что его не так поняли.

Когда неделю спустя в узком кругу возник разговор, что одна из женщин должна выступить от социал-демократов, как-то само собою возникло имя Анечки. Ей сказали об этом. Она замахала руками.

— Что вы! Какая же я социал-демократка! Я даже Маркса ещё не читала! — призналась она в смущении.

— Если бы социал-демократками становились только после изучения Маркса, то долго пришлось бы ждать партии приобщения к ней рабочего класса! — ответил «вечный студент», рыжебородый Иваныч, неуловимый на обысках и облавах полиции.

Рассказывали, что как-то однажды он оказался вместе со студентами оттерт полицейскими в переулок. Всеми были предъявлены надлежащие документы, но среди захваченных студентов не нашлось не только ни одного Ивана Ивановича, но и человека с рыжей бородой.

Кто-то пустил слушок, что эта известная всем борода или мгновенно становится черной, или просто легко убирается за подкладку шинели…

Со дня разговора с Иваном Ивановичем Аночка, правда, ещё не совсем уверенно, стала считать себя социал-демократкой.

Ей так хотелось бы поделиться всем этим с Володей, но возможности не было. Письма Володи она получала на адрес Юлиной тетки. С того же адреса отправила ему еще в декабре посылку с книгами и фуфайкой, в которую, помня его пристрастие, вложила фунтовую банку ванильной халвы. И вот уже долго-долго не было от него, никакого ответа…

Письмо от студентов к рабочим было составлено. При голосовании редакции этого письма в Исполнительном комитете землячеств голоса разделились так, что все попытки усилить акцент на учебных вопросах были подавлены большинством. На заседании уже почти открыто назывались одни — рабочедельцами, другие — искровцами. Искровцы победили.

Один экземпляр этого обращения Аночка захватила с собой, идя на квартиру Маньки для встречи с «тем человеком». Было решено, что в течение оставшихся трёх-четырёх дней до сходки это письмо отпечатают тем или иным способом для раздачи на фабриках и заводах.

Вечером Аночка снова пришла в подвал, постучалась в окошко и сказала, что от модистки пришли за цветами.

Мелкорослый и неприметный человек, типично мастерового вида, с серенькой, словно пыльной, бородкой и пристальными темными глазами, пожал ей руку.

— Савелий Иваныч, — назвал он себя.

— Нюра, — сказала Аночка, заметив, что на руке у «него не хватало мизинца.

— Значит, опять государя-освободителя помянет народ? — спросил он.

— Вот молодежь собралась… — неопределённо ответила Аночка.

— А мы, по-вашему, как — старики? — спросил Савелий Иваныч и усмехнулся.

Только тут Аночка увидела, что ему далеко ещё до тридцати.

— Я имею в виду, — мы, студенты. Только, если мы будем одни, нас легко задавят.

— Н-да, — сказал он, — против вас нынче травля большая идет и хитрая травля. В прошлом году они испугались, что мы вместе с вами. Обращение принесли? — деловито спросил он.

Аночка подала письмо, и Савелий Иванович придвинулся ближе к лампе, у которой Маня, не вмешиваясь в беседу, привычными движениями нанизывала бумажные лепестки на мягкую проволоку.

— Вот розочки славные будут, по восемь копеек за штуку, а мальвы никак не дешевле шести, — громко заговорила Маня, обращаясь к Аночке на случай, если прислушаются соседи.

— А фиалки букетиком или поштучно? — спросила Аночка.

— Десять штучек в пучке с парафинной пропиткой, совсем как живые, дождя не боятся нисколечко. Ну, конечно, нужна осторожность. Очень хрупкий товар. На той неделе атласные будут.

— А краешки осыпаться не станут? — продолжала Аночка, не умея как следует продолжать разговор о цветах.

— Французский атлас обещали, нисколько не сыплется. Я уж тянула, вот так, двумя пальцами, краешек.

Пока они обсуждали достоинства разных цветов, Савелий Иванович прочитал письмо.

— Умно и без лишних слов, — одобрил он, подавая листок Аночке. — А ты щебечи, щебечи, выхваляй товар! — негромко обратился он к Мане.

— Вот и считайте, — за розочки по восемь, за фиалочки по пятиалтынному за букетик… Нет, те, из атласа, дороже будут, атлас-то французский! — заливалась Маня сама по себе.

— Вот и считайте — на фабрику Шмита штук пятьдесят, на завод Грачева тоже полсотни, — подсчитывал вполголоса новый знакомец на ухо склонившейся к нему Аночке. — Мамонтовцам надо полсотни, на завод Морис — Пальма столько же… — Он усмехнулся. — Вот и пальцы все вышли, — сказал он, показывая четыре загнутых. — Теперь на другой руке: на фабрику Миллера — тоже полсотни, брестским железнодорожникам — тоже… А Прохоровку забыли! К ним меньше сотни никак. Одним словом — полтысячи.

— У вас есть повсюду знакомые? — наивно спросила Аночка.

Савелий Иванович с чуть заметной усмешкой посмотрел на нее.

— Эх ты-ы, Нюра! — сказал он. — Говорю — приноси. Когда обернетесь?

— Дня через три, — сказала Аночка.

— Дня через три как раз будут атласные, — подхватила Маня. — Лаковых брать не советую. Они под дождём полиняют. Вот кабы китайский лак, крепкий, — вот тот не слиняет. Он и дождя не боится… Пожалуйста, дня через три…

Сходка была назначена на девятое февраля, но в последние дни озверелая жандармерия не смыкала ночами глаз, оцепляла целые кварталы для обыска, и в квартире, где печатались прокламации, вдруг, оказалась засада. Провал!