По обрывистому пути - [148]

Аночке было смертельно стыдно перед товарищами и перед самою собой. Вот тебе и рабочие связи!

Оставалась надежда ещё на «того человека», на «настоящего», о котором с такою надеждою говорила Маня, но этот, должно быть, был не таков, как Федот, который в прошлом году вел стенку на полицейских. Этот был, вероятно, из робких. Он не решится выступить прямо, с открытым призывом: «Пошли, девки-бабы!» Он мог лишь раздать у себя «листочки»! «Эх, Федот, Федот, до чего ты не тот!» — вздохнула Аночка.

Пользуясь наступавшими сумерками и отсутствием дежурного дворника у ворот, Аночка проскользнула домой никем не замеченной.

Юля Баграмова, поджидая Аночку, коротала время с Клавусей и деспотичным Иваном.

— Ты с каникул приехала? Привезла мне гостинчик? — спросила Юлию Аночка, принимая несколько детский тон, каким говорила с отцом.

Юля смутилась.

— Иван Петрович мне написал, что хочет приехать в Москву, побывать в хирургических клиниках. Я решила остаться. Много работала над переводом французской книги. А вот и каникулы кончились — он не приехал, — развела руками Юля.

— Ты живёшь всё по-прежнему у Лупягиных?

— Да, у тети Глафиры Кирилловны. Очень смешная особа, но добрая — прелесть!

— А муж — полицейский, — с ненавистью неожиданно для себя выпалила Аночка.

— Что ты городишь?! — вспыхнула Юля.

— Аночка, что ты! Платон Христофорыч самых гуманных взглядов. Юрик с ним близко знаком, у него учился! — вмешалась Клавуся.

— Иван Петрович мой тоже в каждом письме посылает ему поклон. Это какие-то грязные сплетни! — в негодовании воскликнула Юля.

— Не знаю. Я от рабочих слыхала, что он к Зубатову нанялся, затемняет рабочим наукой мозги. Говорят, что рабочие ищут на него потяжеле да крепче лупягу…

— Гос-споди боже, какую лупягу?! — в искреннем ужасе отшатнулась Клавуся от незнакомого, страшного слова. — Какую лупягу?!

— Какую? Которой лупят. Это Антон придумал «лупягу», ткач такой с Пресни, Антон. Рабочие говорят, что, мол, барин, должно быть, в жандармах служит!..

— Гос-споди, если бы знал Платон Христофорович! — воскликнула Юля. — Аночка, ты же сама его знаешь! Разве он похож на жандарма?!

— А ты ему расскажи, расскажи! Если он честный профессор, пусть бросит эти жандармские лекции, а если не бросит, то лучше тебе из этой семейки уехать, — сказала Аночка.

— От тёти?! Но это её оскорбит! — возразила Юлия Николаевна.

— Как хочешь, Юля. Если ты не поймешь сама, то я напишу Ивану Петровичу, — пригрозила Аночка. — Ты понимаешь, что, может быть, даже на этих днях выйдет листовка против зубатовцев и в ней будет сказано, что профессор Лупягин служит жандармам.

— Но это же клевета! — воскликнула возмущённая Клавуся. — Ты, Аночка, должна отстоять честное имя от грязи. Это священный долг! Представьте себе, профессор Лупягин не так давно встретился с Юриком, звал его тоже прочесть несколько лекций рабочим. Значит, если бы Юрик взялся…

— Юрий Дмитриевич?! — резко прервала Аночка. — Если бы он взялся, то ваша фамилия была бы в листовке рядом с Лупягиным, и я бы уехала на другую квартиру, а с вами перестали бы здороваться честные люди…

— Ты меня так напугала, Аночка! Как хорошо, что ты обо всём услыхала! Я побегу скажу тёте, — заторопилась Юлия Николаевна. — Ты там попроси, пожалуйста, от кого зависит, чтобы они подождали с листовкой, — умоляюще обратилась она к Аночке, уверенная, что Аночка знает всех тех, кто пишет и множит листовки…

ГЛАВА ШЕСТАЯ

1

Наблюдая студенческое волнение и памятуя февральские и мартовские дни прошлого года, полиция неистовствовала во всех университетских городах. В Киеве, Харькове, Екатеринославе, Петербурге, в Казани, в Ярославле — везде шли демонстрации, избиения, аресты. В Москве каждую ночь шли сотни обысков по квартирам, производились десятки арестов.

Аночка то и дело приходила домой в поздний час, и когда заспанная Ивановна отпирала ей дверь, она неизменно видела высунувшееся из двери столовой испуганное лицо Клавуси, окружённое папильотками.

— Много учитесь, барышня, — несколько раз говорил Аночке дворник, выходя отпирать ворота, но успокаивался на полученном за труды гривеннике.

Подготовка к большой сходке требовала немало сил. Нужно было позаботиться о прокламациях, о предварительной записи дельных и смелых ораторов. Уже бесспорным казалось мнение о том, что в этот день должны выйти на улицу фабрики и заводы и с их поддержкой студенчество обретет настоящую силу.

— Мы должны от нашего имени выдвинуть требование в поддержку рабочего класса: восьмичасовой рабочий день и свободу рабочих союзов и стачек, — сказала Аночка. — Это докажет рабочим, что мы идем на борьбу за общие интересы.

Вокруг предложения Аночки поднялся спор, кто-то назвал это предложение лицемерием и заманиванием рабочих в свой лагерь. Аночка вспыхнула.

— Если мы напишем это требование на нашем студенческом знамени и с этим требованием выйдем на улицу, — в наших условиях это уже борьба действием. Мы никого не «заманиваем», а становимся сами в ряды единой борьбы, в которой первое место принадлежит рабочим», — с жаром сказала Аночка. — Стыдно должно быть тем господам, которые думают, что не обязаны стоять до конца за дело рабочих. Не забывайте, что мы учимся на их, на рабочие деньги!