По обе стороны горизонта - [2]

Одним из таких новоявленных москвичей и был Петруха Марфин. Он только что вышел из дома в Костянском переулке, куда был определен на постой, и направился на службу к Лубянской площади. Недолгий этот путь он проделывал всякий раз, проходя мимо филипповской булочной, что на Сретенке, чтобы вдохнуть сытный запах свежеиспеченного хлеба, разносившийся по всей округе из расположенной рядом пекарни. Нет, Петруха не был голоден. Перед выходом из дома он хватил добрый стакан самогона и закусил хорошим ломтем черного хлеба с луком и пайковой селедкой. Так что согретый изнутри и одетый в добротную кожанку, меховой картуз, хорошей кожи сапоги, он не чувствовал и холода. Все это давало Петрухе чувство глубокого и полного удовольствия и гордости за себя. И то правда, было ему, чем гордиться. В свои двадцать три года он был уже старым солдатом. Уйдя на фронт в 1916 году, он успел повоевать с немцами. Потом его носило по фронтам гражданской войны, а теперь вот к Москве прибился. Случай помог. Повезло. Тогда, чуть больше года назад, его рота отбила у белых обоз с оружием и продовольствием. В одной из телег обнаружилась бочка со спиртом. Что тут началось! Перепились все, кроме Петрухи. Вышло это случайно. Петруха на тот день был в самоволке. Ночевал в соседней деревне у доброй вдовушки, а когда вернулся, то бочка была уже пуста, а хутор, где ночевала пьяная рота, окружил взвод чекистов. Хорошо, Петруха шел к расположению своей роты, не таясь, в голос распевая что-то веселое. Повязали его, конечно, но вскоре освободили, а, узнав, что грамотный, предложили идти к ним служить. Роту же почти всю покосили из пулеметов.

Так вот и стал Петруха чекистом. Работа, правда, досталась ему тяжелая, но очень революции нужная. Определили его в расстрельный взвод. Контриков к стенке ставить. Как говорил важный чекистский начальник, товарищ Вальтер, чем больше мы этой мрази, разных там саботажников, бандитов, беляков и попов в землю положим, тем скорее наступит светлое будущее. Насчет попов, правда, Петруха сильно сомневался, но вот в светлое будущее попасть хотелось поскорее. Уж больно красивым и теплым оно ему рисовалось. Сидит он, Петруха, за крепким дубовым столом в справной избе, обязательно с крашеными деревянными полами, чтобы босыми ногами ходить было приятно, в чистой белой рубахе. На столе каравай белый и крынка молока. На окнах занавески. Солнышко светит. Благодать.

Однако дальше додумать мысли о светлом будущем Петрухе никогда не удавалось. Вот и сейчас, когда уже подошел он к филипповской булочной и почуял аромат свежего хлеба, к которому примешивался запах конского навоза, идущий от коновязи, где обычно разгружались сани с мукой, что-то насторожило его. Рука сама потянулась к маузеру, но тревога оказалась ложной. Под коновязью, где всегда было много соломы, что-то шевелилось. "Собака, что ли", – подумал Петруха, но, подойдя ближе, прямо обомлел. В солому пытались зарыться два мальчугана лет по пять, не больше. Как они оказались здесь, чья злая рука выгнала детей на мороз, на верную гибель, разбираться было некогда. Спешил Петруха на службу, но и бросить здесь детишек не мог. Огляделся по сторонам – пусто и на улице, и в переулке. Даже окон светящихся поблизости нет. Стучать в двери – бесполезно. Никто не откроет, не приютит детишек. Что было делать? Подхватил Петруха ребят в охапку и побежал с ними к себе на службу.

Минут через пять Петруха со своей ношей уже был в караулке. Там было тепло и светло. Народ в караулке был простой – солдаты революции. Детишек приняли без сюсюканья, по-деловому. Освободили топчан, накрыли шинелями, чаю вскипятили. Кое-что из еды нашлось. Оставалось придумать только, что делать дальше с найденышами. Отогрелись они довольно скоро и теперь смирно сидели, прижавшись друг к другу, озираясь по сторонам и вздрагивая при каждом резком звуке или движении. Теперь было видно, что они разного возраста. Старший, ширококостный, крупный, с простым русским лицом, назвался Федей. Ни на какие другие вопросы он не отвечал. Младший, Коля, выглядел более утонченно. В его лице было что-то восточное. Он охотно говорил о себе, но понять что-либо из его рассказов было невозможно.

Пришел товарищ Вальтер. Обычно он выводил расстрельные команды на работу. Увидев детей, он сразу понял, в чем дело. Подсел к ним, попытался сам расспросить их, но безуспешно, и ушел поговорить с более высоким начальством о том, куда девать детей. Вскоре он вернулся и сказал, что денек-другой им придется пожить здесь, а потом старшего отвезут в детский дом, а младшего отправят в только что открывшуюся специальную школу ВЧК, где будут учиться дети, родители которых погибли, защищая революцию. Молодая советская республика начинала растить своих янычар – людей без прошлого, которым она заменила собой и отца, и мать. Ей они должны были отплатить в будущем бесконечной преданностью.

Следы Петрухи Марфина на этом теряются. Разное говорили о нем. То ли погиб где-то под Москвой при разгроме очередной банды, то ли был отправлен в Среднюю Азию на борьбу с басмачами, а там и сгинул бесследно. Кто знает? Тем более неизвестно, что сталось с остальными участниками этих событий. Во всяком случае, никому из них не пришло в голову, что под крышей душного караульного помещения на короткое время пересеклись судьбы потомков двух старейших российских фамилий, случайно уцелевших в кипящем котле революции.