По обе стороны экватора - [43]

Старательно вспоминая уроки Марии-Августы, «Мисс Алагоас» очень хочет быть грациозной, но от чрезмерного усердия становится еще более неуклюжей. Руки торчат в стороны, как вешалки для шляп, ноги подгибаются в коленках. Зал отзывается дружным свистом. Зал не обманешь: аудитория здесь квалифицированная, не первый раз наблюдает за страданиями незадачливых претенденток. Судьи с нескрываемо брезгливым выражением на лицах обращаются к своим таблицам с параметрами соискательниц, придирчиво считают сантиметры и граммы, строго изучают каждую «мисс», стремясь выразить в баллах невыразимое даже в поэзии: «гармонию линий тела», «грациозность походки» и «непринужденность в общении». Именно по этим показателям жюри, осененное неоновым сиянием «Космик Рэйдж», классифицирует и оценивает стремительный полет по пассареле изящной и миниатюрной «Мисс Рио-Гранде-ду-Сул» (и я уже представляю себе, как ликует на архибанкаде болеющий за свою землячку Ариэл), неторопливую походку мулатки «Мисс Баии», неуклюжие пируэты «Мисс Сержипе» и безукоризненную во всех отношениях «Мисс Бразилиа», которую архибанкада встречает вулканическим ревом одобрения и поощрения. Даже под килограммовыми пластами «космической косметики» лицо Анизии остается по-земному красивым. И кровавая помада «Липшайн» не может испортить ее улыбку. Всем ясно, что состязание здесь может иметь место только за второе место. За корону спор окончен, корона уже безоговорочно принадлежит этой, повергнувшей к своим стопам весь зал, всю страну и — чего там скромничать! — весь мир «Золушке из Тагуатинги».

Я смотрю, как она идет по пассареле, сопровождаемая бархатным баритоном Пауло Макса: «Мисс Бразилиа»!.. Анизия Фонсека! Метр семьдесят два! Шестьдесят килограммов! Бюст — девяносто два! Бедра — девяносто два! Талия — шестьдесят два! Смотрю на нее и вижу, как в глазах, в походке, в каждом движении ее рук, в каждом повороте, стремительном и в то же время грациозном, разгорается восторженный огонь вдохновения. Да, именно так: тот самый огонь, который сжигает поэта или музыканта, который озаряет душу артиста или художника! Ведь проявляется он по-разному. Кто-то, озаренный им, слагает сонеты, воздвигает дворцы или пишет симфонии.

А Анизия горит этим огнем на пассареле «Мараканазиньо» как живое воплощение извечного стремления человека к красоте и гармонии.

Смотрю на нее и вижу восторг в ее глазах. И понимаю, что она счастлива сейчас, эта девочка из Тагуатинги. Счастлива в первый и, может статься, в последний раз в жизни. Счастлива не только потому, что, как каждую женщину, ее приводит в экстаз это бурлящее ликование, обожание и восхищение. Она знает, что в тысяче километров отсюда сидит сейчас у телевизора ее мама и смотрит на дочь и слышит и видит ее триумф. Мама, которая не могла, да и не мечтала дать дочери образование и «чистую» работу. Мама, которая всю жизнь плакала от горя и вот сейчас первый раз плачет от счастья.

Я думаю об этом и не знаю, как писать о том, что вижу, что чувствую. В какую «домашнюю заготовку» уложу эти слезы: в «гневное разоблачение» или в «разоблачение с иронией»?..

А Анизия продолжает свой триумфальный марш, нет, полет по пассареле.

Вот — судьи. Здесь надо остановиться, сделать пируэт, потом реверанс.

Она делает это с невероятной грацией манекенщиц Нины Ричи или Пьера Кардена. Она держится так, словно всю жизнь только и делала, что ходила по пассареле.

Архибанкада отзывается на каждый ее поворот уже не овацией, а каким-то стоном восторга. Она счастлива, Анизия, эта девочка из сказки, и разве виновата она в том, что вынуждена наивно и доверчиво дарить свою красоту и грацию этому тупому, ревущему залу, судьям с рыбьими глазами и арифмометрами вместо сердца? Разве виновата она в том, что даже и не понимает, сколь недостойно ее красоты, ее волнения и восторга все то, что происходит вокруг: зал, судьи, репортеры, операторы… Вспышки фотоламп, нестерпимый блеск прожекторов, мигающие лампочки реклам «Космической косметики».

— Такого единодушия никогда еще, по-моему, не было на этих конкурсах, — говорит мне Рауль, кивая в сторону архибанкады, где подняты десятки громадных самодельных транспарантов и плакатов: «Анизия — „Мисс Бразилия!“» — Но представить себе, что тут начнется, когда зал узнает, что Анизия не получит корону.

А я уже не верю ему. Я тоже заражен психозом восторга и поклонения. Я болею за Анизию, я готов бежать к судьям, кричать, требовать, доказывать… Впрочем, зачем доказывать то, что ясно всем и каждому?

— А-ни-зи-я! А-ни-зи-я! — скандирует зал.

— Леди и джентльмены! — гремит в динамиках баритон Пауло Макса. — «Космическая косметика» мадам Рубинштейн имеет честь пригласить на авансцену восемь финалисток нашего конкурса!

Зал замолкает.

— Итак, восемь финалисток! Пока без определения мест внутри этой великолепной восьмерки… — рокочет Пауло Макс. — Повторяю, мы вызываем на авансцену «мисс» по алфавиту штатов, а не по окончательной классификации, которая еще не определена!

По алфавиту первой, естественно, вызывается «Мисс Бразилиа». Зал снова грохочет, свистит и стонет. Остальные семь финалисток удостаиваются жидких, «протокольных» аплодисментов. Они выходят вперед, под свет прожекторов, ближе к судьям и к публике, эти восемь счастливиц. А остальные семнадцать остаются сзади, в полумраке большой сцены, выстроившись под рекламными щитами «Елена Рубинштейн» и «Космическая косметика». По их лицам словно прошлись жесткой щеткой. Потухший взгляд, плотно сжатые губы. В глазах — слезы. «Слезы у этих девочек — настоящие», — вспомнил я слова Рауля.