По обе стороны экватора - [41]

Сцена постепенно превращается в базарную толкучку. На нее прорвались чуть ли не все, кто находится сейчас в зале: репортеры, чтобы интервьюировать девиц, полицейские, чтобы охранять их от чрезмерно настойчивых интервьюеров, болельщики, спустившиеся с архибанкады, чтобы поближе оценить достоинства и недостатки «мисс», и даже присутствовавшие на репетиции седовласые сеньоры из оргкомитета, которые на правах хозяев и устроителей конкурса старательно играют приятную роль опекунов. Якобы защищая «мисс» от натиска «представителей прессы», сеньоры-покровители с видимым удовольствием трогают их за руки, обнимают за плечи, гладят по голове. Мария-Августа делает вид, что не замечает этого.

Проталкиваюсь в глубину сцены, где атакуемая сразу десятком репортеров и сеньоров-опекунов стоит уже успевшая переодеться «Мисс Бразилиа». В скромном темном платье она не потеряла элегантности, хотя немного смущена градом обрушивающихся на нее вопросов. «Представители прессы» хотят знать о ней все: любимое кушанье и напиток, имя жениха или друга сердца, фасон платьев, который она предпочитает, и марку губной помады, которой она пользовалась до того, как на положении «Мисс Бразилиа» получила обязательный к употреблению ассортимент изделий мадам Рубинштейн. Это, впрочем, запрещенный прием. На вопросы о своих косметических пристрастиях, выходящих за рамки ассортимента фирмы Рубинштейн, никто из «мисс» отвечать не имеет права под угрозой дисквалификации. Анизию, впрочем, этот подвох не смущает: она говорит, что до участия в конкурсе вообще не пользовалась косметикой. И все понимают, что она говорит правду.

Пробиться к ней невозможно, поэтому прибегаю к не слишком джентльменскому по отношению к коллегам методу силового давления. Достаю из кармана свой зеленый билет с надписью: «Зарубежный корреспондент», подымаю его над головой и иду напролом, расталкивая репортеров и фотографов со словами: «Прошу извинить, сеньоры! Московское радио!» Поскольку в этой свалке я — единственный представитель зарубежной прессы, коллеги ворчат, но расступаются, понимая, что выход конкурса на международную арену отвечает национальным интересам страны. А кроме того, они не прочь послушать и сообщить завтра в своей газете, о чем будет спрашивать нашу «мисс» этот странный русский.

Увы, доверчивые коллеги еще не осознали моего коварства. Вместо того, чтобы поблагодарить их и дать им возможность насладиться бесплатным шоу: «„Мисс Бразилиа“ отвечает на вопросы Москвы», я громко говорю: «Эксклюзивное интервью!», оттесняю бедром присосавшегося к Анизии сеньора-опекуна, беру ее под руку и веду за кулисы. Не ожидавшая такого натиска девушка покорно следует за мной. Растерявшиеся коллеги расступаются, дона Мария-Августа в ужасе подымается со стула, но я успокаивающе киваю головой, пытаясь телепатически передать ей на другой конец сцены нечто вроде: «Не волнуйтесь, мадам, это совсем не то, что вы думаете. В руках советского журналиста любая из ваших „мисс“ может чувствовать себя в такой же безопасности, как за стенами монастыря кармелиток».

За сценой, забившись вместе с Анизией в какую-то полуосвещенную щель между фанерными декорациями, достаю из кармана вырезку из вчерашней «Ултима ора»: фотографию Анизии в магазине у сверкающей никелированными переключателями газовой плиты. Под фотографией подпись: «„Мисс Бразилиа“ всю жизнь мечтала о такой газовой плите. Теперь она получит ее в новом домике, предоставленном префектом Бразилиа нашей королеве красоты».

— Это правда? — спрашиваю.

— Да, кажется. Мне обещали от имени префектуры небольшой домик.

— А еще говорят, что префект обещал устроить вас на хорошую работу?

— Обещал.

— И где же вы работали до конкурса?

— Прислугой: кухаркой и уборщицей.

— Ну и как?

— По-разному. В таком деле все зависит от того, какая у тебя хозяйка.

— И давно вы работаете прислугой?

— С двенадцати лет. Сейчас мне девятнадцать, значит, уже семь лет.

— Учились где-нибудь?

Она замялась:

— Меня мама всему учила. Она ведь тоже прислуга: прачка.

— Нет, я спросил о школе.

— Ах, школа? Да, я училась в школе, окончила четыре класса. Умею читать и писать. — Она посмотрела на меня не без гордости.

— А почему же не учились дальше?

Анизия грустно улыбается:

— Как же мне учиться, если нужно помогать маме? У нас ведь в семье еще четыре брата. Все младше меня. Представляете себе: каждого нужно обуть, одеть.

— А отец ваш где работает?

— Отца нет у нас уже давно. Уехал на заработки в Амазонию, когда мне было десять лет. Года три присылал немного денег, А потом перестал. Может быть, помер, а может быть, нашел себе другую женщину.

О многом еще хотелось бы расспросить ее, но слышу, как дона Мария-Августа с помощью полицейских и сеньоров-опекунов начинает энергично собирать девиц и выводить их со сцены. И торопливо задаю последний вопрос: — Скажите, Анизия, чего вам хочется сейчас больше всего?

— Чтобы этот конкурс закончился как можно скорее, — улыбается она.

— Ну а если серьезно? Есть же у вас какое-то самое главное желание, не связанное с конкурсом?

Она посерьезнела.

— Я хотела бы… Это трудно объяснить. Но я думаю о маме. Представляете себе: всю жизнь — грязная посуда, чужое грязное белье. И нас — пятеро, которых надо покормить хотя бы раз в день. И так всю жизнь. Поэтому самое главное мое желание — чтобы она почувствовала себя хотя бы на один день счастливой…