По новым правилам, или «У каждого в шкафу свой скелет» - [6]

Поздним вечером стали показывать многосерийный документальный фильм "Война Гитлера на Востоке". Одна из серий называлась "Террор". Смысл ее таков: гитлеровские солдаты отличались жестокостью. Но не менее жестоки были и солдаты Красной армии. Исполняя приказ Сталина, они без суда и следствия могли расстреливать своих же соотечественников за проявленную на поле боя трусость или за помощь оккупантам. Особенно прославились своим терроризмом партизаны, которые делали, что хотели в лесах, а часто просто грабили своих же односельчан, забирая у них силой последние продукты питания. Все рассказы и документальные съемки комментировались "очевидцами": белорусами, украинцами, немцами-эмигрантами. Немного не в струю попал рассказ одной женщины, служившей в отряде СМЕРШ. Ей был задан вопрос:"Как вы, молодая женщина, могли убивать немецких солдат, где же был ваш гуманизм, или вы делали это по приказу, вас заставляли это делать под страхом смерти?" "Нет, - ответила она, - я пошла сама служить в этот отряд. Это была война, я убивала врагов, которые пришли на мою землю".

...С террористами нельзя разговаривать языком террора, с ними надо договариваться, переубеждать в неправомерности их действий - таков лейтмотив всех репортажей под рубрикой "Geiseldrama" - драма с заложниками - более четырех месяцев передаваемых с одного из Филиппинских островов. Все это время там находилось более дюжины заложников, среди них - супружеская пара немецких учителей - Вернер и Рената с сыном Марком и журналистом журнала "Spiegel" Андреасом. Захвачены они были военной группой мусульман, которые хотят воздвигнуть "град Божий" на юге католических Филиппин. Похитители требовали от филиппинского правительства около 2 млн ДМ за каждого заложника. Официальная Манила однако не хотела платить. Регулярные съемки этого действа (успели даже снять документальный фильм) подробно знакомили с бытом заложников, с их проблемами, в частности, со здоровьем. И на этом фоне все время кто-то с кем-то встречается в верхах, кто-то дает пресс-конференцию, на которой на вопрос:"Почему столько времени правительства нескольких стран, граждане которых попали в беду, не могут им помочь?" Ответ один: "Мы договариваемся..." Тем временем одна филиппинская писательница в знак протеста отрубила себе фалангу пальца на руке. Освободили наконец одну заложницу - Ренату, с ее здоровьем совсем было плохо. Окруженная толпой репортеров, она садилась в самолет, чтобы лететь на родину, и по лицу было видно, что она на грани нервного срыва: после пережитого, к тому же в плену оставались ее муж и сын. И тут на экране появляется дамочка, называемая "психоналитиком", сидит в студии, нога на ногу, на кожаном диване, непринужденно улыбаясь. Просматривает хронику на мониторе и комментирует неторопливым распевным в нос голосом: "Вот Рената в плену. Ей совсем плохо. У нее приступ гипертонии. У нее больное сердце. Она лежит почти бездыханная, ей пытаются помочь. А вот - смотрите! - она уже на трапе самолета! Она свободна! Как преобразилась ее внешность! Это совсем другой человек! Для нее начинается новая жизнь!"...

... "Уважаемый Савл Петрович, разрешите заметить здесь, что мы, узники специальной школы, лишенные права обычного человеческого голоса и оттого вынужденные кричать нечленораздельным утробным криком, мы, жалкие мошки, запутавшиеся в неукоснительных научных сетках учебных часов, мы все же по-своему, по-глупому любим ее, нашу ненавистную специалку, со всеми ее садами, учителями и гардеробами. И если бы нам предложили перейти в нормальную, в обычную школу для нормальных, сообщив при этом, что мы выздоровели и нормальны, то - нет, нет, не хотим, не гоните! - мы бы заплакали... Да, мы любим ее, потому что привыкли к ней, и если мы когда-нибудь, отсидев в каждом классе по нескольку так называемых лет, если мы когда-нибудь закончим ее, то мы страшно расстроимся. Ибо тогда, покинув ее, мы потеряем все - все, что у нас было".

Саша Соколов, "Школа для дураков".

...Толпа прогуливающихся по парку в Баден-Бадене, который находится неподалеку от Карлсруэ, такая праздная, такая "курортная". Старушки в своей "униформе" - строгий костюм, пиджак с юбкой, элегантные туфли, тонкие чулки. Легкие, яркие платья на молодых дамах. Мужчины в светлых брюках. А в маленькой православной церкви, украшенной позолоченными луковицами, душно. Умиротворенно и грустно поет хор, для свечей уже не остается свободных ячеек, вновь входящие протискиваются к подсвечникам, зажигают свой огонь, застывают, глядя на него. Интересно, скопление каких мыслей, посланных Богу, витает здесь: "Спаси и помоги, Господи!" или "Благодарю тебя, Господи, за все?" На какое-то мгновение показалось, что сюда залетело что-то лучшее от старой, почившей в Бозе, Руси. А вот знакомые ездили сюда на пасхальную ночь и сказали, что был один "выпендреж" - прихожан друг перед другом: наряды, выискивающие друг друга взгляды - я, мол, тоже пришел. И демонстративное освящение не куличей, нет, - шоколадок чуть ли не "Марс" и пакетиков, чуть ли не с чипсами.

...Русскоязычных в изобилии можно встретить на любой из улиц Карлсруэ. На блошином рынке в конце Knillingen-Allee русская речь подавляющая. И продают, и покупают. В особенности старую кухонную утварь. И правильно делают. Она сработана на совесть, из хороших материалов. То, чем заполнены магазины сейчас, носит скорее одноразовый характер. Где ты, хваленое немецкое качество? - восклицают сокрушенно владельцы купленного недавно нового телевизора, служащего теперь тумбочкой. То же самое можно сказать об одноликой, плохо сшитой одежде ("Как, вы не знаете? Это же шьют индийские дети!" - пояснила нам одна наша немецкая знакомая), плохо скленной обуви за очень высокую цену. Где же это все действительно делают? Лондон-Нью-Йорк-Париж-Гонконг?