По нехоженой земле - [149]

Мы ожидали появления солнца, чтобы сразу начать работу по подготовке последнего этапа съемки Северной Земли с расчетом закончить эту подготовку к 1 апреля, чтобы 10 апреля выйти в самый большой из наших маршрутов. Но Арктика спланировала по-своему. После восхода солнца одна за другой начались метели. Они налетали почти беспрерывно и не выпускали нас с базы вплоть до 3 марта. Особенно свирепый шторм разыгрался в ночь на 29 февраля, мы прозвали его Касьяновой бурей. Буйный снежный вихрь несся со скоростью, превышающей 20 метров в секунду. Сложилась погода, о которой говорят: «Света белого не видно». При 35-градусном морозе такую погоду трудно было переносить даже на базе. Метель буквально душила. И это продолжалось почти трое суток.

После метели Арктика преобразилась. Вверху не осталось ни одного облачка. По утрам еще задолго до восхода солнца небо окрашивалось в характерный для наступления полярного дня нежный медно-зеленый цвет, потом становилось бирюзовым; а вечерами, когда солнце уходило на покой, на небе вновь появлялись зеленовато-голубые оттенки. Они сгущались, приобретали цвет вороненой стали, и на этом фоне загорались необычайно яркие звезды. Барометр держался хорошо. Казалось, все предвещало длительное затишье.

Мы решили, что время наступило, и 3 марта выступили в поход. Новая страда началась.

Первую ночь мы провели в 30 километрах от базы, у берегов островов Седова. На следующее утро, чтобы сократить путь километров на тридцать и выгадать целый переход, мы направились через морские льды по прямой линии на мыс Кржижановского. Высокие гряды торосов располагались здесь, как правило, параллельно нашему курсу и почти не мешали передвижению.

В минувшую полярную ночь у нас не было необходимости предпринимать большие переходы. Самые продолжительные поездки на собаках не выходили за пределы островов Седова и не превышали 60 километров. Для нас они были скорее развлечением, чем работой. И теперь мы, стосковавшись по длительной дороге, рвались вперед. Нас радовал и ледовый простор, и медно-зеленое небо, и застывший в неподвижности воздух, и быстрый бег собак; а мороз казался такой же незначительной помехой, как и окружающие нас холмы торосов.

С утра по-прежнему стоял полный штиль, термометр показывал —40°, небосвод был совершенно чистый, и ничто не предвещало перемен. Потом мы любовались разгорающейся зарей и наблюдали, как из-за горизонта выплывал четко очерченный, полный диск солнца.

Но все хорошее скоро закончилось. После полудня с северо-востока налетела метель, покрепче той, которую мы пережидали перед отправлением в поход. Буран нагрянул, точно смерч, и через четверть часа ничего не осталось от спокойной обстановки последних двух суток.

Теперь идут уже третьи сутки, как метель бушует со страшной силой, держит нас на месте и заставляет гадать: где же мы находимся — все еще у берегов Северной Земли или, как говорит Журавлев, уже приближаемся к Архангельску?

...Пока писал, руки у меня совсем закоченели, хотя я не- сколько раз и прерывал записи. Но все же это занятие помогло мне скоротать часы. Время уже за полночь. По-прежнему гудит метель, а за палаткой тот же бурлящий черный ад. Лед под нами цел, толчков не чувствуется.

Пора заступать на дежурство Сергею. Он будет прислушиваться к бушеванию метели, следить во тьме за льдами, а я заберусь в спальный мешок и засну с надеждой на то, что утром положение улучшится.

Проснулся от боли в ноге. Низ моего спального мешка был завален свежим снегом. Журавлев, весь белый, точно мельник, стоя на коленях, сбивал с себя снежную пудру. Лицо его было мокро, а с бровей свисали длинные ледяные сосульки.

Он только что делал вылазку: хотел «посмотреть», что делается «на улице». Выход из палатки оказался занесенным сугробом, и Журавлев, чтобы выбраться наружу, должен был отгрести снег внутрь палатки и почти по пояс завалить меня.

Сейчас он только что вполз обратно. — Ад, настоящий ад! Еще хуже, чем вчера,— услышал я вместо утреннего приветствия.— Палатку совсем сровняло.

Боялся — не найду ее, и ползал с веревкой, словно Иван-царевич с клубком ниток. Все собаки опять под сугробом. Ветер не дает подняться, даже на коленях не устоишь... — Потому ты и навалился на меня? — перебил я, выдергивая свою ногу из-под его колена.

Сергей попытался отодвинуться в сторону и тут же уперся в противоположную стенку палатки. Наше жилище, придавленное сверху сугробом, а внутри наполовину загроможденное ворохом снега, стало очень тесным.

— Как трещина?

— Добрался до нее на четвереньках. Обратно еле дополз.

Вся засыпана снегом, не расходится. Что-то удерживает льды.

— Значит, доброе утро!

— Да, добрее не придумаешь!

Так наступило утро 7 марта. Часы показывали 8.

Мы очистили от снега одежду, сложили ее в еще свободный угол палатки и приготовили завтрак. Потом кое-как выгребли из палатки снег и расчистили выход. Он теперь уходил вертикально вверх и напоминал узкий колодец. С трудом выбрались наружу.

Журавлев был прав. Метель свирепствовала еще сильнее, чем накануне. Ветер не изменил направления. У палатки скорость ветра достигала 28 метров, а когда мы выползли на гребень покрывавшего лагерь тороса, анемометр показал 84 метра в секунду. Это означало, что жестокий шторм перешел уже в ураган. По шкале Бофорта, принятой моряками для классификации движения воздуха, ураганом называется ветер со средней скоростью более 29 метров в секунду, или более 105 километров в час; такой ветер называется еще и 12 балльным. Выше этого балла показателей на шкале нет. А в графе «влияние ветра на наземные предметы» о ветре со средней скоростью 23 метра в секунду (крепкий шторм) сказано: «вырывает с корнем деревья»; жестокий шторм со средней скоростью в 27 метров в секунду «производит большие разрушения»; ураган более 29 метров в секунду (какой бушевал у нас) «производит опустошения». К счастью, ни разрушать, ни опустошать у нас было нечего. Наша палатка была защищена от урагана наметенным над ней сугробом. Беспокоило лишь одно: удержались бы льды.