По-настоящему - [3]

— Дженни, — проговорил он, понизив голос так, что перешел на хрип. — Послушай, Дженни…

— Мне очень жаль.

Она двинулась по улице, стараясь уйти от него, но он шел рядом, волоча свою «Ямаху».

— Я люблю тебя, Дженни, — произнес он.

От замешательства она рассмеялась.

— Ах, да ну…

— Дженни.

Они проходили мимо бензоколонок гаража «Орчард». М-р Бэттен стоял на мостовой, вытирая тряпкой облитые бензином руки.

— Ну, как он там? — крикнул он Бородатому Мартину, имея в виду «Ямаху», но тот пропустил это мимо ушей.

— Я все время думаю о тебе, Дженни.

— Ах, Клайв, не говори глупостей. — Она сама чувствовала себя глупо, назвав его по имени.

— Я тебе нравлюсь, Дженни?

— Конечно, нравишься. — Она улыбнулась ему, стараясь скрыть ложь: не так уж нравился, но не так уж и не нравился. Просто ей было жалко его с этим его торчащим подбородком и прозвищем, которым он был ему обязан. Его отец работал на фабрике порошкового молока. Бородатый будет делать то же самое: это было легко угадать.

— Пойдем, покатаемся со мной, Дженни.

— Нет, честно.

— Ну, почему нет?

— Лучше ничего не начинать, Клайв. Послушай, не надо писать мне записки.

— Тебе не нравятся мои записки?

— Я не хочу ничего начинать.

— Есть кто-то другой, так, Дженни? Адам Суонн? Рик Хэйс?

Он говорил, как персонаж из телепостановки, сентиментально и глупо.

— Если б ты знала, как я к тебе отношусь, — говорил он, еще сильнее понизив голос. — Я люблю тебя, как не знаю что. По-настоящему.

— Ты мне тоже нравишься, Клайв. Только не в этом смысле, — добавила она поспешно.

— И никогда не понравлюсь? Ты даже не хочешь попробовать?

— Я же сказала.

— Рику Хэйсу только секс и нужен.

— Мне не нравится Рик Хэйс.

— Если у девчонки хорошие ноги, ему все равно кто.

— Да, я знаю.

— Я не могу ни на чем сосредоточиться, Дженни. Я все время думаю о тебе.

— Мне очень жаль.

— О боже, Дженни.

В поисках спасения она зашла в магазин «Мэйс» [*отделение сети продовольственных магазинов]. Взяла проволочную корзинку и сделала вид, что рассматривает банки с едой для кошек. Она услышала рев «Ямахи» — уехал ее поклонник, и она чувствовала, что это неправильно, что он так вот уехал, с таким шумом, когда он так расстроен.

Дома она думала про этот случай. Ей не так уж было неприятно, что парень страстно признался ей в любви. Она даже чувствовала себя в довольно приподнятом настроении. Когда она думала про это, то чувствовала приятную теплоту, и это ощущение смущало ее. Как это ее, так горячо влюбленную в другого, могли хоть чуть трогать детские объяснения мальчишки из 1-го «Б» — это было непостижимо. Она даже подумала, не рассказать ли про этот случай матери, но в конце концов решила, что не надо. «Вроде она довольно оживлена», — услышала Дженни бормотание отца.

— В каждой строке этого сонета, — говорил в понедельник м-р Теннисон, — свидетельство глубины, благодаря которой Шекспир считается не только величайшим нашим писателем, но и величайшим писателем во всем мире.

Она зачарованно слушала, получая физическое удовольствие от звучания каждого слога. В его мальчишеских глазах чувствовалась усталость, словно он не спал. Наверно, к нему приставала жена, требуя, чтобы он делал что-то по дому, тогда как он должен был бы писать собственные сонеты. Она представляла себе, как он не в силах был уснуть, размышляя о разных вещах, о своей жизни. Она представляла рядом с ним похожую на дельфина жену, с грубой, как у мужчины, верхней губой, которая сопит с открытым ртом.

— Когда твое чело избороздят, — читал он, — Глубокими следами сорок зим.

— Дорогая Дженни, — говорилось в записке Бородатого Мартина в это утро. — Мне просто хочется быть с тобой. Мне просто хочется говорить с тобой. Пожалуйста, поедем со мной.

— Дженни, задержись на минутку, — сказал м-р Теннисон, когда раздался звонок. — Твое сочинение.

Девочки 1-го «А» мгновенно напряглись, словно учитель английского натянул растянутые по всему классу нити. Мальчишки в неведении делали все, как обычно, и, побросав книжки в портфели, медленно выходили в коридор. Девочки, под разными предлогами, какие им только удавалось придумать, медлили. Дженни подошла к столу м-ра Теннисона.

— Это очень хорошее сочинение, — сказал он, открывая ее тетрадь для сочинений. — Но ты стала чересчур увлекаться многоточием. Многоточие должно вытекать из смысла предложения. Это такая же дурная привычка, как подчеркивать слова, если хочешь их выделить.

Одна за другой девочки постепенно удалились, оставив за собой клочья своего недовольства. Из всех них он выбрал ее: станет она новой Сарой Спенс или только чем-то вроде временной затычки, как по слухам были для него другие девчонки после Сары Спенс? Но он продолжал говорить о ее сочинении — «Вера в привидения», — и она думала, станет ли она хоть затычкой. Его пальцы ни разу не коснулись ее руки. Его глаза французского мальчишки ни разу не удержали ее взгляд.

— Я тебя задержал, — сказал он под конец.

— Это ничего, сэр.

— Постараешься писать более короткими фразами? В описаниях ты тяготеешь к излишней сложности.

— Я постараюсь, сэр.

— Мне действительно понравилось это сочинение.

Он протянул ей тетрадь и тут вне всякого сомнения улыбнулся, со значением глядя ей в глаза. Она почувствовала, как ее обдало жаром. Руки сделались влажными. Она просто стояла, пока его взгляд скользил по ее «теням», носу, щекам, губам.