По направлению к Рихтеру - [40]

невзаимная. На следующее утро никто не помнит, что приходил в чужую кроватку. У Пазолини получился «моцартовский рай»… когда любят во сне. Один спит заколдованный, другой любит.

В «Cosi fan tutte» — самая большая трудность: костюмы! Преобладать должны черные. Черный — цвет любви, вы об этом помните? Костюмы не реалистические: ведь это либретто — или бред или высокая поэзия. Не знаю. В любом случае, не бытовая драма. Поэтому костюмы как символы. Даже «с налетом востока» — ведь эти два негодяя притворяются албанцами.

«Cosi fan tutte» — мистика больше, чем «Дон Жуан». Там во всем виновата статуя, что она ожила. Ожила и навела справедливость. Бодрящий финал: Дон Жуан уничтожен! А тут виновата женщина, что вообще на свет родилась. Это как-то странно для Моцарта., непонятно.

А чьи это ноготки, которые только касаются и не оставляют царапин? Это — дýхи. Или духú? — как правильно говорить? У Пушкина же такое ударение: «Возил и к ведьмам и к духáм…»[207]

Бетховен

О финале сонаты F-dur № 6, op. 10 № 2

Тут надо действительно «заколачивать». Очень громко и очень весело. Все шекспировские шуты вместе. Помните, Шут в «Отелло» спрашивает: «Может быть, у вас есть что-нибудь глухое, беззвучное?» А что отвечает музыкант? — «Глухой музыки не водится»!

О финале сонаты E-dur № 9, op. 14 № 1

Фокусы… Фокусник или маг в колпаке со звездами. За это время успевает показать пять или шесть фокусов.

Однажды я видел такой сон: фокусник пошаманил руками и откуда-то с потолка посыпались конфеты. Я съел одну и через несколько дней… что бы вы думали? представьте — влюбился! Значит, правда — конфеты снятся к любви. Впрочем, со мной это может случиться и так — без всяких конфет.

О финале сонаты d-moll № 17, op. 31 № 2

Найдите у Флобера в «Госпоже Бовари» обряд помазания[208]… или соборования. Думаю, это ближе всего.

О «багатели» h-moll, op. 126 № 4

Велосипедная гонка — я видел ее из окна машины. Такой же бешеный темп. Все жмут на педали, а кто-то плетется в хвосте. Его жалко.

Шуберт

О финале сонаты a-moll (op. 143 D.784)

Полет птицы. Скорее всего, ласточки. А неподалеку от собора Сен-Жермен один и тот же бедняк ждет милостыни. Я ему всегда подаю. Он делает вид, что меня не помнит — опускает глаза. В этом вижу контраст и несовершенство природы: ее богатство и ее нищета.

Об Allegretto c-moll

Два человеческих голоса… Чем-то похоже на сцену Счастливцева и Несчастливцева. Только двигаются не из Вологды в Керчь, а. из Граца в Линц.

О музыкальном моменте As-dur (D.780 № 6)

Нужно дождаться гробовой тишины и играть, словно ты продолжаешь эту тишину Чтобы никто не заметил, что тишина кончилась.

Шуман

О «Пестрых листках», ор. 99 (записано Я. И. Мильштейном) [209]

«Пестрые листки» — цикл необычный, как бы не для себя. Первая пьеса — для дома, как подарок… Вторая — типичное настроение Aufschwung'a, нечто стремительное, один миг — и ее уже нет… Третья пьеса — мужественная, напористая, какая-то охота, несколько наивная, мальчишеская…

Далее «Листки из альбома», цикл в цикле, — где все свежо, юно. Первый листок — одна из лучших страниц Шумана, проникновенная, ласковая, поэтичная, сама сущность Шумана, второй — гофмановские тени, все проносится словно дуновение, третий — мечтательный, нежно-интимный; четвертый — как бы предчувствие горя; пятый — снова прояснение… Внезапно налетает «Новеллетта», — мы сразу в совсем ином мире, мире романтических приключений; герой очутился на корабле пиратов, буря на море…

«Прелюдия» — короткая трагическая пьеса, предвестник катастрофы, странным образом цитирует моцартовскую «Лакримозу».

«Марш» — поворот к мраку. Это траурный марш (с необычным трио), как будто убивающий все, что было до него. В нем есть что-то от Гойи…

За ним следуют еще три пьесы: «Вечерняя музыка» — ощущение заката, таинственности, словно картина старого мастера, «Скерцо» — несколько нервное, угловатое и, наконец, «Быстрый марш» — странный, по-особому живой (есть в нем нечто цыганское, жутковатое), почти на грани безумия. Конец — все ушло, исчезло, пропало. Может быть, так вышло помимо желания самого Шумана, но весь цикл — словно его собственная трагическая судьба.

О «Симфонических этюдах», ор. 13

У меня об этих этюдах очень бессвязные мысли. А как вспомню про девятый этюд (все staccato!), озноб начинается. Брачные игры орлов. Шуман сказал о шопеновских прелюдиях, что это «разбросанные орлиные перья»[210]. А надо было так сказать о своих этюдах.

«Львы, орлы и куропатки…» — помните у Чехова? Я-то помню, как читала Алиса Коонен у Таирова[211]. Полуконцертный спектакль. Она стояла около рояля, а сзади светила луна. Меняла платья, а окружение — ни разу. Костюмы современные… Если вы спросите, повлияло ли это на меня, вот эта постановка и сама Коонен, отвечу: повлияла, и еще как! Я понял, как можно с роялем слиться, как можно его поднять до луны, как можно от него… убежать. Я весь спектакль представлял себя на месте Коонен. Ведь это «моя» мизансцена: человек и рояль.

Есть в этих этюдах и «светлый Сириус» — одиннадцатый этюд, — и борьба с «отцом вечной материи» — это финал. Очень много огней… и серой пахнет, по-настоящему.