По методу профессора Лозанова - [4]

Пластинка кончилась.

— А звук какой! — с гордостью произнес Звягинцев.

— Чудесный! — отозвался, улыбаясь, Крымов.

— А я ведь коллекционер, — рассказывал Антон Михайлович. — Филофонист. Собираю пластинки. Начало века, двадцатые и тридцатые годы. Узкая специализация, так сказать. И пока Анюта будет на стол накрывать…

— Спасибо, я уже ужинал.

— Ну хоть чашечку чая. Я вам пока что-нибудь заведу. Ладно?

Он хотел продемонстрировать что-то из своей коллекции, и отказать ему Крымов в этом не мог:

— Конечно, с удовольствием послушаю.

Он видел, как Антон Михайлович с любовью, нежно перебирал пластинки.

В комнату вошла хозяйка — Анна Николаевна, Анюта, как называл ее Антон Михайлович. В руках у нее были тарелки, чайник. Спросила мужа:

— Алексея Алексеевича подождем?

Антон Михайлович бросил быстрый взгляд на Крымова:

— Не очень торопитесь? Дела не поджимают?

— Да уж какие сейчас дела, — проговорил Александр Иванович, глядя на стенные часы-ходики.

— Вот! — торжественно проговорил Звягинцев, доставая пластинку и водружая ее на граммофонный диск.

Слегка надтреснутый, но приятный голос запел:

— «Все, что было, все, что было, все давным-давно уплыло…»

— Юрий Морфесси, — объяснял Звягинцев, — любимец Москвы и Петербурга. Хорош, да?

— Хорош, — соглашался Крымов. Сегодня он был на редкость покладистым.

— «Все, что млело, все, что млело, все давным-давно истлело», — доверительно сообщал с пластинки любимец публики.

— Чувствуете-то себя как? — спросил у Звягинцева Александр Иванович.

— Слава богу, сегодня отпустило, — вздохнул тот. — А вот вчера вместе с Алешей придти к вам не мог. Не стучало, не фурычило, так сказать.

— Я ему вчера неотложку дважды вызывала, — сообщила Анна Николаевна.

А Юрий Морфесси, еще раз напомнив, что «все, что млело, все давным-давно истлело», небольшую надежду в сердцах слушателей оставил, уверив их, что кое-что все же сохранилось — «только ты, моя гитара, прежним звоном хороша».

Пластинка кончилась.

— Так о чем вы хотели со мной поговорить, Антон Михайлович? — спросил Крымов.

Тот вздохнул, поставил пластинку на место, оставил в покое ручку граммофона.

— Пожалуйста, к столу, — гостеприимно улыбалась Анна Николаевна. — Чай у нас, Александр Иванович, фирменный, с мятой.

— Спасибо, не беспокойтесь.

— Так это мы вас побеспокоили.

Анна Николаевна накладывала в розетку варенье, приговаривая:

— Из собственной смородины.

— Мы — помещики, — смеялся Антон Михайлович. — У нас усадьба — 6 соток. Смородинки — 4 куста, крыжовника — 3, малина есть, четыре яблоньки. Десять лет назад на работе участок дали — садово-огородное товарищество. Тогда вроде и особого энтузиазма не было, а ушел на пенсию и к землице потянуло. Теперь даже книжки специальные почитываю, по телевизору смотрю передачу «Наш сад».

— А на пенсии давно?

— Да уж больше трех лет. На заслуженном, так сказать, отдыхе.

— А где работали?

— В том-то и дело, — вмиг перестав улыбаться, сказал Звягинцев, — вместе с покойным Володей работал. — Поправился: — С Владимиром Ивановичем Мельниковым. Поэтому и хотел с вами встретиться. Алексей Алексеевич — приятель наш с Мельниковым общий — человек, так сказать, со стороны, из другого ведомства. А я-то с Володей… уж извините — буду так его называть, — друг, да не вдруг. С войны кореша. Так вот с Володей мы были все время рядом. И я, наверное, мог бы на какие-нибудь ваши вопросы ответить. У меня же на глазах все это происходило.

— Что?

— Травля. Анонимки.

— И давно все это началось?

— Трудно сказать. Лет пять уж, наверное.

— А чего же до сих пор молчали? Пять лет травят вашего друга, а вы решаетесь обратиться за помощью, когда его уже в живых нет.

— Правда ваша, — кивнул Звягинцев. — Только мы на что надеялись? Ну, что комиссии разберутся во всем, и каждый раз думали — ну, уж эта комиссия последняя. Да куда там!

Он безнадежно махнул рукой.

— А когда Мельникова в последний раз видели? — спросил Крымов.

Звягинцев ответил не сразу.

— Наверное за неделю до его смерти. Пришел ко мне домой. Я давно его зазывал. Хотел как-то успокоить, утешить. Ну, вот… Анюты дома не было. Посидели вдвоем, чайку попили, былое вспомнили…

Раздался звонок в дверь.

Антон Михайлович сделал чуть заметный знак, и Анна Николаевна пошла открывать.

— Это Алеша, — сказал Звягинцев Крымову.

Это действительно был Алексей Алексеевич Федин. Вошел, прихрамывая, в комнату, энергично пожал им руки.

Крымову сказал:

— Спасибо, что пришли.

А Звягинцеву:

— Ты, Тоша, сегодня молодцом выглядишь. — И опять Крымову:

— После похорон Володи на нем лица не было.

— Да и ты был не лучше, — сказал Звягинцев.

— Я — жилистый. Я выдюжу. Мне этих гадов, что Володю до могилы довели, найти надо. Заметьте — очень надо, Александр Иванович.

— Но я же все вам объяснил, Алексей Алексеевич.

— Это само собой. Ты, Тоша, фотокарточки товарищу следователю не показывал?

— Какие фотокарточки?

— Где ты и Вовка. Оба в полушубках. И еще ту, где он улыбается во весь рот.

Анна Николаевна начала привставать с места, но муж усадил ее жестом, объяснял:

— После ремонта куда-то альбом задевался. Никак не найду. Ты, Анюта, поищи как-нибудь на антресолях. Там, в альбоме, Александр Иванович, одна действительно замечательная карточка есть. Молодые мы оба, красивые, стройные. И Володя мне снимок тот подписал лаконично, но емко. Это он умел. «Другу, брату, крестнику». Мы вдвоем с задания возвращались, напоролись на засаду. Володя с двоими справился, а я еще троих выстрелами снял. Неплохой был стрелок. Рука не дрожала. Но его ранили в ногу, и я его еще три километра на себе тащил… Да думаю — поменяйся мы местами — он не хуже бы моего распорядился. Только еще с шуточками да прибауточками. Ах, какой был парень!