По метеоусловиям Таймыра - [68]

Гриневский хотел возразить, но только махнул рукой и сел.

Ведя планерку, Кузьмин нет-нет да поглядывал на осунувшегося Божко. Тот сидел в самом углу, прислонившись к стене, и временами голова его падала на грудь. Кузьмин повышал голос, и тот испуганно вскидывал голову, смотрел в его сторону удивлёнными большими глазами.

Нет, Божко сейчас не помощник, думал Кузьмин. Он хороший исполнитель, честный человек и, наверное, его очень любит жена. Но по этому о человеке не судят. Ведь никого не интересует его, Кузьмина, личная жизнь. И сейчас все они, сидящие перед ним, воспринимают его не как человека, с достоинствами и слабостями, а как руководителя, который отчитывает их – по дури ли своей или просто по должности. Сегодня он, завтра – другой, так, наверное, думает каждый. И понимая это, Кузьмин говорил всё жёстче, требуя не понимания и поддержки, а повиновения и исполнения.

– Божко! Идите выспитесь, – наконец не выдержал он, когда тот заснул в очередной раз.

Божко вскочил, виновато замер, вытянувшись, как провинившийся школьник.

– Идите, идите, – повторил Кузьмин. Продолжил, окидывая взглядом сидящих: – Невозможного я не требую, я требую вашего соответствия занимаемым должностям…

В кабинете зависла пауза, которую прервал Костюков.

– Мы понимаем, Геннадий Макарович, – вкрадчиво начал он. – Но и вы нас поймите, нельзя же сразу всё перестроить. И потом, вернётся Юрий Иванович, не пришлось бы всё возвращать…

«И по шапке тебя, по шапке», – услышал Кузьмин и усмехнулся.

– Вам, Костюков, не придётся, – многозначительно произнёс он.

– Если я правильно понял…

– Совершенно правильно. А пока занимайтесь своим делом. Насколько мне известно, ваши обязанности нисколько не изменились.

– Мы с Юрием Ивановичем обговаривали вопросы необходимости реорганизации… – неожиданно поддержал Кузьмина Смирнов. – Дело это назревшее, вот только, может быть, сейчас рановато?

Кузьмин с интересом взглянул на него.

Смирнов был обычно тих и неприметен. Он был столь незаметен, что Кузьмин почти не помнил его. Не помнил, как он вдруг сейчас понял, ещё и потому, что никогда главному инженеру не приходилось решать вопросов Смирнова, дела у того, незаметно и тихо, шли довольно неплохо.

– Каждому овощу свой срок, – буркнул кто-то.

– А вы не дом мне строите, – как можно спокойнее сказал Кузьмин. – И энергия этой ГЭС не для моей люстры нужна. Нужна металлургам, городу, людям… И её нужно дать быстрее. Поэтому работать мы должны по-настоящему. Можем и должны… Я правильно говорю, Гриневский?

– Само собой… в общем, – пробасил тот.

– И в частностях тоже. Что же касается моего стиля руководства… – Кузьмин помолчал. – Я нахожу его верным. Так что, давайте работать.

Когда дверь закрылась за последним выходившим, он опустил голову на руки и сидел так минут пять, мысленно возвращаясь к произошедшему.

Нет, он был прав, тысячу раз прав. Это они отставали от него, не могли и не хотели понять, что на производстве все они, и он сам, только части сложного механизма. И эти части должны вертеться, двигаться, перемещаться так, чтобы в целом механизм гудел от энергии. Даже то, что оставалось после строительства: города, заводы, электростанции – то, чем гордится большинство, – не вызывало в Кузьмине никакого чувства. Только сам процесс работы, каждодневной занятости и нужности рождал в нём энергию и силу.

И вот он сидел за столом, опустив голову, впервые почувствовав усталость от работы, впервые без желания представляя, как выйдет сейчас на улицу, сядет в машину, поедет по объектам…

Встал, подошёл к окну.

Пурга кончалась.

Огромные валы снега, прижатые ножами бульдозеров к обочинам и похожие на массивные стены, обрамляли улицы.

Спешили по своим делам люди. Пробегали, не глядя в его сторону, им не было до него дела. Они спешили в тёплые дома, кого-то любили, ждали, радовались, но чему-то своему, личному. И он был уверен – своему больше и искренней, чем общему…

Он вспомнил жену, её лицо, руки, голос… Вспомнил, но ничего не почувствовал.

Опять мысленно вернулся к только что отшумевшей планерке.

Нет, они поймут со временем, подумал он. Поймут и пойдут за ним, потому что он прав…

– Геннадий Макарович! – в кабинет ввалился взволнованный Гриневский. – Перемычку пробило, котлован заливает!

– Когда? – отрывисто спросил Кузьмин, окидывая взглядом покрытую замёрзшими каплями шубу Гриневского.

– Только что, я сразу сюда…

– А там?.. Всё бросил?!

Кузьмин подхватил шубу и выбежал из кабинета. Гриневский, торопясь следом, оправдывался:

– Не сообразил позвонить… Но там Божко, он ничего мужик, продержится… И Туров… Вот сюда, я на машине…

Кузьмин приказал водителю:

– Давай, быстро!

Гриневский никак не мог захлопнуть дверку, и морозный воздух валами накатывался сзади, холодя затылок. Наконец он совладал с ней, навалился сзади на кресло, шумно дыша, стал рассказывать, как всё произошло.

Слушая его, водитель сильнее давил на газ. Несколько раз машину заносило, она ударялась в снежные стены и снова выскакивала из белой пыли. Наконец подъехали к котловану.

Заваленная, пересыпанная река, ушедшая под метровый лёд, скованная так, что не было слышно её голоса, вдруг нашла узкую щель, много дней и ночей точила её, наконец, выбежала студеным ручейком, набирая голос и силу. Сейчас она уже потоком падала в котлован, разливаясь на дне парящим тёмным блюдцем. Рабочие в заледеневших телогрейках устанавливали вторую помпу, подтаскивали к месту прорыва деревянные щиты.