По метеоусловиям Таймыра - [64]

– Надо дверь открыть, – не отвечая на его слова, сказал Аввакум.

– Потом и откроют…

Аввакум пригладил гребешком бороду, снял готовые лепёшки, перекидывая с руки на руку, донёс до миски.

– Боишься смерти?

– А кто ж ей радуется, собственной-то.

– Ты поешь, – он подставил Солонецкому миску. – Я уже перекусил.

Солонецкий усмехнулся над примитивной хитростью Аввакума. Вчера они проверяли свои запасы: хватить их без охотничьих трофеев могло не больше, чем на неделю.

– Обижаешь… Я ведь маленько пожил.

Аввакум промолчал, загасил свечу. В избушке стало сумрачно. Завозился около двери. Дверь открывалась внутрь, поставленная опытным таёжником, понимающим, что такое снежные тундровые бури. От этого порой зависит жизнь.

Аввакум открыл дверь.

Сверху сполз снег, выпавший этой ночью.

Аввакум начал копать сверху, аккуратно накладывая снег в котелок и ведро, стоящие на печи. Капли падали на горячий металл, трещали, и этот треск напоминал Солонецкому звуки котлована.

Он нехотя слез с полатей.

– Стихнет, тогда и откопаемся, – сказал он. Провёл рукой по снежной стене. – Хорошо прессует… А с удобствами ты ловко придумал, как в городской квартире живёшь, – намекнул он на отделённый в углу избушки закуток, заменявший Аввакуму санузел и словно специально построенный вот для такой пурги или морозов, когда слюна замерзает на лету.

– Отойди-ка, Юрий Иваныч, – отодвинул его Аввакум. – Снегу намело, скоро трубу забьёт, так что ждать нельзя. На следующее лето повыше подниму.

– Ты же летом уезжаешь?

– Кто-нибудь другой жить будет.

– Ну-ну…

Солонецкий постоял, сминая снег в кулаке, но тот рассыпался холодящей мукой, и он отряхнул его на печь, сердито зафыркавшую. Забрался на полати, стал наблюдать за Аввакумом.

– Ты ничего мужик, – немного погодя, сказал он. – О тебе какая-нибудь ядрёная девка сохнет, а ты здесь… Так и просидишь всю жизнь.

– А жизнь – это не только девки.

– Так ведь у тебя и другого ничего нет.

Аввакум не ответил.

Стал на горку снега, выросшую у порога, пробил отверстие. Полез в него, но ничего не получилось и он стал расширять наметившийся лаз.

Вместе с тусклым дневным светом в избушку белым облаком потянул свежий воздух. Теперь Аввакум отрубал куски снега и выталкивал их наружу. Скоро снежный коридор стал шире, он всё глубже и глубже уходил в него, пока не исчез совсем. Солонецкий услышал его шаги над самой головой.

Ветер швырял снег, доставая до полатей, печка уже не шипела, её стенки остыли, но ему не хотелось вставать, и он только накинул шубу.

– Сухостоина тут недалеко, – сказал, появляясь в проёме, Аввакум. – Надо будет завтра свалить.

– Свалим, – согласился Солонецкий. – А ты тоже боишься смерти…

– Может быть. – Аввакум подкинул в печку поленьев. – Дров-то я заготовил, да снегом всё завалило.

– Живы будем, я тебе бочку солярки дам и котёл, – пообещал Солонецкий. – Вертолётчики забросят.

Аввакум присел на полати, пожевал лепёшку. И Солонецкий пожевал, хотя есть совсем не хотелось. Он подумал, что так же безвкусно и тихо отживает человек свои последние дни…

– Когда-то я боялся смерти, – после паузы заговорил Аввакум. – Так-то ничего, а вот в самолёт сяду – и мысли сразу прощальные. В реку зайду, махну два раза руками, только дно из-под ног уйдёт – я уже пугаюсь, хотя плаваю неплохо. А потом надоело бояться. Что же это, думаю, всю жизнь она меня пугать будет? Неужели не справлюсь со страхом, который ведь не извне – изнутри рождается. Во мне сидит. И боится он веры в бессмертие человеческое… Понимаешь, о чём я?

– Валяй… Нет, действительно, мне интересно. – Солонецкий сел удобнее. – Хотя я атеист, но верующих уважаю.

– Судьба – это языческое понятие, Бог – более конкретное, мыслящее. К тому же, судьба – бесчувственность, попробуй её умолить. Как начертано, так и будет. А Бога умолить можно. Судьба не оставляет надежды на изменение приговора, Бог же оставляет…

– Ну а так как ты культовые отправления не совершаешь, значит, твой Бог в тебе самом, – перебил Солонецкий. – Модное веяние…

– В истории всё повторяется. Меняется только обстановка, привычки и законы общежития, человек же и природа вечны. Вечен и тот стержень, на котором держится жизнь.

– А вот это уже материализм. – Солонецкий поднял указательный палец, поучительно добавил: – Чувствую, Маркса почитывал…

– Суетное деление. Материализм, идеализм… А истина закрыта. И мир понятнее не становится. Лишь суесловие…

– Материалист, материалист… – Солонецкий оживился. – По нутру ты материалист, только сам понять этого не можешь, упёрся во что-то – и тпру, приехали… Насчёт страха ты верно подметил, я тоже в самолёт сажусь – трясусь маленько, не на земле всё-таки, непривычно. Но только дальше повернул так, словно карты передёрнул. Бог-то мне зачем, если я сам могу со своим сознанием без потусторонней силы справиться? Эй, скажу себе, приятель, да ты никак испугался? Да ты посмотри, какая это машина, посмотри, какие спокойные люди вокруг тебя сидят, а пилоты – они ведь тоже смертные, а летают каждый день, и ничего…

– Можно и так, – усмехнулся в бороду Аввакум.

– И нужно. Честнее уж так, чем утешаться обманом.

– Обман ради счастья – не обман, а истина.