По метеоусловиям Таймыра - [63]

Но сможет ли он один осуществить задуманное? Как бы ни хороша была идея, как ни велик замысел, без поддержки людей всё: идея, замысел, будущее воплощение могут умереть, так и не родившись.

– Останови.

Шофер бросил недовольный взгляд, но свернул к обочине.

Кузьмин шагнул в пургу.

Утопая в снегу, побрёл по обочине назад к обрывистому берегу, с которого в ясную погоду хорошо был виден котлован. Сейчас на том месте, где он должен был быть, мутнели пятна прожекторов.

«Почему я один?» – думал он.

Перебирая имена, он выбрасывал тех, кого ненавидел, но почему-то запомнил тех, кого не считал что-либо значащим и, наконец, опять вернулся к Солонецкому и Турову. Они должны были его поддержать, должны. Ведь они, как и Кузьмин, хотели одного: чтобы стройка жила, чтобы она набирала силы. Чтобы здесь, среди тундры, остался после них живой, дышащий, тёплый посёлок и – главное – ГЭС.

Он смотрел вниз, туда, где остался Туров, к которому надо было бы пойти, поговорить, убедить, сделать своим единомышленником… Но пойти он не мог.

А Гриневский?

Нет, для того главное – деньги. Только ради щедрой оплаты он не вылезает из туннеля…

Божко. Вот кто бескорыстен, кто похож на него самого.

Кузьмин засмеялся, почувствовав облегчение: их двое, а это уже немало…

– Едем, – решительно сказал шоферу, садясь в машину.

…В этот вечер он не стал задерживаться в кабинете, впервые за последние дни пришёл домой, как все люди. Вместе с ними он толкался в магазине, охотно кивая знакомым, покупал продукты и чувствовал себя частицей большой силы.

Не раздеваясь, выложил покупки на столик в прихожей, позвонил в ресторан, попросил пригласить к телефону Валентину. Пьяный женский голос долго допытывался, кто звонит и зачем такому приятному баритону какая-то Валентина, пусть он скажет адрес – и придёт она, он нисколько не разочаруется. И даже наоборот…

– Прекратите, – оборвал он. – С вами говорит начальник строительства.

И голос увял, стал извиняться, многословно объясняя, что его перепутали с другим человеком.

«Прости меня», – повторял он про себя первую фразу, которую скажет Валентине. «Прости и пойми».

Но вот на том конце он услышал сдерживаемое дыхание, «слушаю» и сказал:

– Добрый вечер. Вы не могли бы сделать мне одолжение, принести чего-нибудь на ужин?

– У меня сегодня много работы, – услышал он чужой голос Валентины. – Но я попрошу кого-нибудь.

– Нет, спасибо.

Надавил на рычаг.

– Спасибо, – произнёс вслух и прошёлся по комнате.

Спасибо…

За что спасибо?

За непонимание?

Смешно и грустно… Вернулся к телефону, набрал номер Божко. Долго никто не подходил, потом женский голос шёпотом спросил:

– Кто?

И он улыбнулся: так обычно спрашивают через дверь.

– А мужа вашего я не могу услышать? Это говорит Кузьмин.

– Его нет, – так же шёпотом ответила женщина, и он поинтересовался:

– Вы простыли?

– Нет, просто сын только что уснул… Мужа нет, он уехал на ЛЭП. Что-нибудь передать, когда он вернётся?

– Нет, ничего. Извините.

Он прошёл в спальню и не раздеваясь лёг на кровать.

Закрыл глаза. Против воли он представил себе тот маленький рай, в котором живёт Божко, где его ждут жена и сынишка, куда он возвращается уставший и обессиленный и откуда черпает новые силы…

Поднялся, прошёл в комнату, взял с полки книгу, положил на неё лист бумаги и стал писать письмо.

Первые фразы легли быстро и легко, передавая всё то, что он сейчас чувствовал. Он не оглядывался назад и не смотрел на себя со стороны, понимая, что этого не надо делать, что, может быть, именно такого, каким он предстанет перед женой в этом письме, она его и любит, что, может, именно это письмо заставит её прилететь к нему сразу, сейчас же, без колебаний и трезвых оценок, отдавшись неудержимому женскому инстинкту принести себя в жертву, спасти…

Но потом он стал перечитывать написанное и увидел жалкие, молящие фразы. Презирая себя, смял письмо, бросил на пол, но и там оно напоминало о себе. И он, сжав хрустящий комочек, пошёл на кухню, долго смотрел, как, показывая то одно, то другое слово, сгорает бумага.

Вернувшись, разделся, выключил свет, лёг и стал прикидывать, что ему необходимо сделать завтра.

За окнами бушевала пурга – его единственная союзница и помощница.

Глава 16

К концу недели Солонецкий захандрил. Безделье, которое вначале нравилось и казалось прекрасным отдыхом, стало ему в тягость, а однообразие мелких забот вызывало раздражение. Он физически ощущал, как не хватает ему постоянной занятости, мелких и крупных вопросов, в которых он растворялся и жил.

Проснувшись и ещё не открыв глаза, по гулу ветра за стеной он понял, что пурга так и не пошла на убыль, хотя вечером, засыпая, загадал, что сегодня она должна стихнуть. И ему стало тоскливо и обидно.

Аввакум уже хозяйничал у печки, пышущей красными боками. Горка пригоревших лепёшек лежала на столе. Лепёшки Аввакум пёк прямо на печи, в первый день они Солонецкому понравились – пахли дымком и хрустели на зубах, но сейчас он не хотел думать о еде.

– Тебе тут одному страшно не бывает? – спросил он.

– Страшно, когда помнишь о страхе. – Аввакум выложил консервы в миску. – Ещё дня три – и пурга кончится.

– Дня три… А если не кончится, то у нас есть шанс сохранить свои тела для далёких потомков. – Солонецкий вздохнул. – Сожрём последние консервы и будем потихоньку отдавать богу душу. Ты знаешь, о чём я думаю? – Он помолчал. – Отдавать-то мы её будем с одинаковой неохотой, а вот хоронить нас будут по-разному. И людей придёт неодинаково, и речей разное количество будет, хотя оба в конечном итоге в одну землю попадём…