По любви - [52]
– Последний вопрос. Бывали ли вы когда-нибудь в маленькой подмосковной деревеньке под Рузой?
Робин Гуд улыбнулся. Кивнул бородкой.
– Бывал. С Зоей и Володей туда заезжали. Отдохнуть. Помню, что в поле росла тогда свёкла крупная. Ходили её рвать. Турнепс, кажется, называлась. И ещё – там хозяйка была такая весёлая, тетка Дарья. Песни пела с нами.
Летов поблагодарил актёра за интервью. Попрощался. Вышел на улицу. Уложил диктофон в карман куртки. В этом году месяц назад бабку Дарью схоронили. Прожила она на земле без своего единственного Алёши без малого сорок долгих лет.
Летов потоптался немного на улице, будто что-то ещё припоминая, покурил. Затем бросил вытянутый до фильтра окурок в урну и уверенным шагом отправился к метро.
Корзина с яблоками
Была осень… Русская осень. Уже чернела заиленным дном холодная, освободившаяся от летних порослей тины река с зелёной береговой травой. В деревне собирали последний урожай овощей. Широко и обильно висели по садам поздние яблоки.
Полина закрыла дверь избы на висячий замок. Спустилась с ветшающих деревянных ступенек узенького крыльца и оглядела на прощанье теперь уже только свои владения: позади двора сиротливо и пусто лежало выкопанное картофельное поле с разбросанной тут и там упревшей ботвой; в огороде, где за два пролетевших незаметно выходных она успела убрать практически всё. Мозолили только глаз мощные, изъеденные гусеницами капустные стволы с остатками листьев (не хватило-таки времени их повырвать и бросить в компостную кучу), и желтели в разодранном ветром парнике увядшие от октябрьских заморозков огуречные лианы.
Радовал глаз старый сад, где стояли плотно друг к другу усыпанные яблоками деревья и чернели сморщившимися плодами кусты сливы.
Сад и всё это деревенское хозяйство достались Полине в наследство от матери, которую она схоронила прошлой зимой. И если раньше они управлялись со всем этим на пару, то нынче Полина приехала в пустой и холодный дом, где лишь аккуратно заправленная постель в избе да сложенные прошлой же осенью дрова в поленнице за двором ещё напоминали о руках матери. Но появилось что-то другое, незнакомое, тихо и бесповоротно убеждающее, что матери здесь больше нет и никогда уже не будет.
Полина взяла с порога корзину, наполненную яблоками. Проверила, плотно ли подвязано разрезанной на полоски тряпицей не раз чиненное дно. И оставшись довольной своей подвязкою, устало и неторопливо пошла через усадьбу в поле, где за последними огородами узкая и сыреющая под дождём тропа тянулась сначала в гору, потом поворачивала на край кладбища, раздваивалась поблизости от недавно ещё полуразрушенной, а теперь восстановленной Казанской церкви и вливалась, наконец, в засыпанный щебёнкой просёлок.
По просёлку было уже пять минут ходьбы до железной будки автобусной остановки. Автобус ходил по расписанию один раз в полтора часа. Летом в него было не влезть, и Полина ходила до железнодорожной станции пешком. К концу осени, когда дачников поубавилось, в пассажирских салонах стало посвободнее, и сегодня она решила дождаться автобуса.
Вскоре из-за поворота появился рейсовый. Через двадцать минут Полина уже была на станции.
На железнодорожной платформе было довольно много народу с такими же корзинами, вёдрами, рюкзаками. Последние дачники возвращались в гигантский город. Полина представила себе другие такие станции, забитые пассажирами, было посетовала, что отказалась ехать на машине с новым соседом Борисом (у него в «Жигулях» осталось одно пустое местечко), но, представив себе бесконечный поток автомобилей, движущихся в несколько рядов друг за другом с медленной скоростью по направлению к городу, всё-таки одумалась.
Надвигались сырые осенние сумерки, и сказочно тлеющими теперь казались зажёгшиеся вдруг станционные фонари и зёленый одинокий глазок семафора…
Потом она стояла в тамбуре электропоезда (места в вагоне, как и предполагала, не досталось), извинялась за свою корзину перед всё напирающими пассажирами и слушала, как свистят открывающиеся и закрывающиеся двери на станциях.
Казалось, что этой поездке не будет конца, но тут среди пассажиров началось лёгкое движение, и прижатая напирающими сзади к другим, спрессованным перед ней, Полина поняла, что поезд подъехал к Москве.
Двери, засвистев, в очередной раз открылись, корзина, стиснутая другими вещами, потянула за собой. Полина в который раз с необъяснимым страхом перешагнула пропасть между подножкой вагона и мокрым асфальтом московской платформы и очутилась на городской платформе.
Люди рекой потекли в направлении красной буковки метро, а она отошла в сторону и, опустив корзину на землю, поправила сбившиеся на глаза русые волосы и подоткнула вафельное полотенце, накрывающее яблоки. Теперь всё было в порядке.
А на улице совсем стемнело. Поезд ушёл. На семафоре снова горел зелёный глазок для другого воскресного поезда. Мимо пробежали, деловито обнюхивая асфальт, две серые бездомные дворняги, и Полина, нащупав в кармане пальто ключи от квартиры, тоже пошла к метро.
Здесь, внизу, её обдало нагнетающимся теплом с запахом промасленных шпал, из чёрного тоннеля подошёл синий с жёлтыми окнами поезд, Полина ступила в последний вагон, нашлось свободное место, и она села, поставив корзину чуть сбоку себе под ноги, закрыла глаза и задремала…
Читателя, знакомого с прозой Ильи Крупника начала 60-х годов — времени его дебюта, — ждет немалое удивление, столь разительно несхожа его прежняя жестко реалистическая манера с нынешней. Но хотя мир сегодняшнего И. Крупника можно назвать странным, ирреальным, фантастическим, он все равно остается миром современным, узнаваемым, пронизанным болью за человека, любовью и уважением к его духовному существованию, к творческому началу в будничной жизни самых обыкновенных людей.
Есть люди, которые расстаются с детством навсегда: однажды вдруг становятся серьезными-важными, перестают верить в чудеса и сказки. А есть такие, как Тимоте де Фомбель: они умеют возвращаться из обыденности в Нарнию, Швамбранию и Нетландию собственного детства. Первых и вторых объединяет одно: ни те, ни другие не могут вспомнить, когда они свою личную волшебную страну покинули. Новая автобиографическая книга французского писателя насыщена образами, мелодиями и запахами – да-да, запахами: загородного домика, летнего сада, старины – их все почти физически ощущаешь при чтении.
Абрам Рабкин. Вниз по Шоссейной. Нева, 1997, № 8На страницах повести «Вниз по Шоссейной» (сегодня это улица Бахарова) А. Рабкин воскресил ушедший в небытие мир довоенного Бобруйска. Он приглашает вернутся «туда, на Шоссейную, где старая липа, и сад, и двери открываются с легким надтреснутым звоном, похожим на удар старинных часов. Туда, где лопухи и лиловые вспышки колючек, и Годкин шьёт модные дамские пальто, а его красавицы дочери собираются на танцы. Чудесная улица, эта Шоссейная, и душа моя, измученная нахлынувшей болью, вновь и вновь припадает к ней.
Один человек с плохой репутацией попросил журналиста Максима Грязина о странном одолжении: использовать в статьях слово «блабериды». Несложная просьба имела последствия и закончилась журналистским расследованием причин высокой смертности в пригородном поселке Филино. Но чем больше копал Грязин, тем больше превращался из следователя в подследственного. Кто такие блабериды? Это не фантастические твари. Это мы с вами.
Популярный глянцевый журнал, о работе в котором мечтают многие американские журналисты. Ну а у сотрудников этого престижного издания профессиональная жизнь складывается нелегко: интриги, дрязги, обиды, рухнувшие надежды… Главный герой романа Захарий Пост, стараясь заполучить выгодное место, доходит до того, что замышляет убийство, а затем доводит до самоубийства своего лучшего друга.
Взглянуть на жизнь человека «нечеловеческими» глазами… Узнать, что такое «человек», и действительно ли человеческий социум идет в нужном направлении… Думаете трудно? Нет! Ведь наша жизнь — игра! Игра с юмором, иронией и безграничным интересом ко всему новому!