По локоть в крови. Красный Крест Красной Армии - [37]

Нас определили во фронтовой резерв Санупра, постепенно всех разбирали покупатели из действующих частей, но тут поступил приказ отправить восемь человек в Москву, в Главное санитарное управление Красной Армии, и я был зачислен в эту группу. В Москве нас направили на месячную стажировку в 1-й Коммунистический госпиталь, находившийся на Госпитальной площади, распределили по отделениям, я попал в отделение нейрохирургии, довелось видеть, как оперирует главный хирург Красной Армии профессор Бурденко. Через месяц нас вернули на Западный фронт, откуда направили примерно на три-четыре недели в Калугу, в отделение головного эвакопункта, где мы занимались сортировкой раненых с санлетучек. И здесь тыловая жизнь закончилась, я получил предписание явиться в Санотдел 49-й армии за назначением, откуда меня направили в 352-ю стрелковую дивизию. Прибыли вдвоем: я и военфельдшер лейтенант Воробьев. Начальник санслужбы дивизии майор м/с Моругий, как увидел, что я еврей, его от ненависти аж перекосило. Он отправил Воробьева фельдшером в лыжбат, а меня в 914-й артполк 352-й СД, в минометный дивизион 120-мм. До лета 1944 года я служил в минометном дивизионе на должности фельдшера, и после упразднения миндивизионов в составе артполков стрелковых дивизий я был переведен в санроту 1160-го стрелкового полка, но прослужил там всего несколько дней, пока не оказался в 138-й ОАШР, где провоевал до своего последнего фронтового дня.

— Насколько сложной была работа военфельдшера в артполку?

— Как вам ответить… С пехотой не сравнить, в артполку было намного легче, да и работы поменьше, здесь война была немного иной. Артполк имел двух врачей: старшего врача полка капитана Байбурова и младшего врача капитана Бударина. Это были молодые ребята, зауряд-врачи военного выпуска, проучившиеся в мединституте всего четыре года. Опыта и знаний им явно не хватало, и учились они по-настоящему, как, впрочем, и остальные фронтовые медики, на крови и на своих ошибках, непосредственно в боевых условиях. Байбуров был молодой высокий красавец, по национальности татарин из Казани.

Он страдал эпилепсией, и, чтобы попасть на фронт, Байбуров скрыл от медицинской комиссии свой недуг. Достойный поступок, стоивший ему жизни… Байбуров не дожил до конца войны, в сорок четвертом году он погиб, подорвался на мине. С военврачом Будариным я не ладил, это был бабник, человек без чести и совести… В минометном дивизионе раненых и убитых было обычно немного, 120-мм минометы вели огонь с расстояния километр-полтора от линии передовой, и, как правило, ранения, полученные бойцами дивизиона, были осколочные, а не пулевые. Жил я все время в одной землянке со своими друзьями, артмастером Сеней Курцевым и командиром взвода боепитания Кириленко. Курцев остался живым, после войны однополчане видели его в Волгограде, а Кириленко погиб… Командовал 914-м полком Девяткин, а дивизионами артполка командовали: первым — еврей из Одессы Лаздун, вторым дивизионом — Мельников и третьим — Собцов, который после войны застрелился, а нашим миндивизионом — капитан Кириченко.

До лета сорок четвертого года полк был на конной тяге, пока за Березиной полк не перевели на американские «Студебеккеры». Там же, на переправе через Березину, меня контузило. Артполк подошел к реке, с другого берега немцы навели на нас авиацию, прилетели пикировщики, и основной бомбовой удар пришелся на штаб полка и на санчасть, в которых половина людей была ранена или убита осколками бомб. Я отделался контузией, но многим другим не повезло. У нас был повар, толстый татарин, ему осколками распороло живот, и кишки выпали наружу. Помочь ему мы ничем уже не могли, он умирал на наших глазах, и слезы катились по его лицу… После этого случая я на фронте почти не видел немецкую авиацию…

— Когда и как вы попали служить в штрафную роту?

— После упразднения минометных 120-мм дивизионов в составе дивизионных артполков я ждал нового распределения, и тут начальник санмедслужбы дивизии Моругий распорядился — Винокура на передок, в пехоту. Я прибыл в санроту 1160-го стрелкового полка, пробыл там всего ничего, пока через несколько дней не пришел в землянку, где находились три военфельдшера, командир санроты и сказал, что нам придается армейская штрафная рота и нужно послать одного военфельдшера на время боя к штрафникам. Я сам туда добровольно напросился. Посмотрел на двух других товарищей по землянке, а они уже в возрасте, семейные, жить хотят, и тогда я сам вызвался к штрафникам. Что мне было терять? Мне в штрафной роте понравилось, сам себе хозяин, я был рад, что никому не подчиняюсь и никто мной не понукает, а на то что риск быть убитым в штрафной больше, чем где-либо еще, я внимания не обращал, за два года на фронте к смерти стал относиться, как фаталист, как к неизбежной части жизни. Я остался служить в этой 138-й ОАШР и пробыл в ней почти восемь месяцев, до момента своего ранения, до 25/3/1945. Рота была в подчинении нашей 352-й СД, и в таком случае по штату в штрафной роте был положен военфельдшер или санинструктор. Ротный, капитан Мамутов, договорился о моем переводе к себе, и так я стал одним из офицеров постоянного состава отдельной штрафной роты.