По локоть в крови. Красный Крест Красной Армии - [22]

Недаром Алеша сказал днем, когда я говорила ему об идеальности Тарасова, что идеальным он будет, когда в четыре доски ляжет. Теперь-то я уж полностью с ним согласна. Я была готова провалиться сквозь землю. Писать об этом больше не хочу, не желаю больше пачкать страницы.

Я все больше убеждаюсь, что у большинства людей скотские инстинкты берут верх. Я ушла в землянку к солдатам, но долго там не была, меня нашла хозяйка и поселила к своим родственникам. Очень у них тесно, крохотная комнатка, но в тесноте, да не в обиде.

Хозяйка рассказала, что во время оккупации у нее на квартире была женщина, бывшая наша летчица, предательница. В начале войны летала бомбить Берлин, но была сбита, попала в плен и перешла на сторону фашистов, предала Родину и стала служить в СС. В Пологах были захвачены наши парашютисты, она расстреливала их сама. К нашим пленным относилась хуже, чем сами фашисты. У немцев пользовалась успехом во всех отношениях. На прием к ней шли чуть ли не строем. Сбежала вместе с фашистами. А вчера вечером явилась какая-то женщина, очень красивая, но неприятная. Поговорила с девочкой, я не прислушивалась, ушла. Когда вернулась, девочка мне сказала, что это эсэсовка. Я помчалась к капитану Котову, нашему СМЕРШ (он приехал в Пологи), и все рассказала. Ее задержали. Сегодня приводили к хозяйке на очную ставку, она вела себя ужасно нагло, я вышла, не могла видеть эту мразь. Я много видела пленных фрицев в сорок первом году, но она переплюнула всех. Большинство из них ненависть свою при себе держали, а эта тварь истерику устроила.

Позже Котов мне сказал, что ее судил трибунал и расстреляли.

Мы в Николаевской области. Наступает весна, апрель. Погода стоит чудная, все ожило. Как поют соловьи — передать невозможно, нужно услышать. Я лично услышала первый раз в жизни. А сегодня на зеленой лужайке играл наш джаз. Пришли Цветков и Зырянов. Я сидела с Алешей и Белянкиным, слушали музыку. Джаз наш — профессиональные музыканты, играют прекрасно, начинают всегда с «Вальса цветов» из Щелкунчика. Мы провальсировали с Алешей, но явились эти две ведьмы, и джаз уже слушать не хотелось.

Пишу очень редко. Я не перестаю восхищаться нашим капитаном. Не только мои подружки разобрались в обстановке, понял и капитан. Но, в отличие от них, сказал, чтобы мне далеко не ходить, живи со вторым взводом. И вот я теперь в 7 км от роты. Алеша проявил максимум внимания, нашел самую лучшую квартиру и т. д. Я просто удивлена, целый день не отходил от меня. Вечером затащил к себе на ужин и чай, после чего проводил меня домой и у меня еще сидел часа два в обществе моих хозяек. Я не ждала этого. Такие чудесные вечера. Это девятнадцатая весна в моей жизни, но все ее очарование, не передаваемое никакими описаниями, я ощутила впервые. Думаю, что другой такой весны в моей жизни не будет — это неповторимо. Никогда не забуду Белую Криницу.

Пришел Комоса и сказал, что Тамару откомандировали, и капитан вызывает меня в роту. Алеша не хочет отпускать меня, а я не хочу с ним расставаться, но приказ есть приказ.

Я в роте. В роту вернулся Сабир Бикташев. Он добровольно был в партизанском отряде. Ночью на мосту рассказывал, как подрывали эшелоны, брали штаб и т. д. Все, кто мог, слушали с открытыми ртами. Капитан сказал, что он представлен к Герою.

Мы стоим в Твердомедове. Сегодня осталась с Алешей подрывать. Клали стограммовые толовые шашечки пояском поперек балки. Алеша вставлял запал, зажигал шнур, и мы что было силы мчались вниз. Один раз, несмотря на то что я низко скатилась, меня чуть не придавила глыба земли. Подрывали часов до десяти. Очень устали. Домой шли — уже было совсем темно. Алеша еще не был в деревне, а я хоть и была, но завела черт знает куда. Потом все-таки сориентировались и вышли к деревне. На окраине встретили Тарасова, он узнал Алешу и подозвал его. Я подошла вместе с ним. Тарасов, видно, не ожидал увидеть меня с Алешей и стоял, будто громом пораженный. Что выражало лицо его в эту минуту — описывать не буду. Он молчал, потом изрек:

— Елена Васильевна, так вот вы как?!

— Как видите, — ответила я, и мы пошли. Алеша спросил, как я смотрю на это? Я пожала плечами:

— Да никак я не смотрю.

— Неужели ты ничего не заметила? Мне кажется, что он очень близкий твой друг…

Да неужели же с таким, как Тарасов, у меня может быть что-нибудь близкое? Не знает меня Алеша, совсем не знает…

Друг — это слово в войну говорит о многом. Друг на фронте — это самый близкий, самый дорогой на земле человек. Таким человеком стал для меня Алеша. Мне уж теперь и не верится, да как же я могла жить без него раньше?

Алеша просит, чтобы я прекратила переписку с Сашей, но я не могу этого сделать, я считаю, что ему и Саше Шустову должна писать до последнего дня войны. Нет у меня права отказать им в этом, они оба в самом пекле.

Какой замечательный у нас капитан, он знает о нашей дружбе и не подает вида. Вчера вечером мы втроем гуляли — Алеша, Белянкин и я. Подошел капитан — был уже двенадцатый час ночи, — мы долго стояли, шутили, смеялись, ст. л-нт заметил вскользь, что я стесняюсь капитана, и он убежал. Ушел и Белянкин. Долго мы стояли обнявшись молча, слова были не нужны. Мне кажется, что большего счастья быть не может.