По локоть в крови. Красный Крест Красной Армии - [114]

Приехала в Симферополь, устроилась временно в поликлинику, стала ждать, когда позовут в военкомат. Два дня работала, на третий вечерком вышла, ночью нельзя было ходить, патрули останавливали, мы компанией девчат с работы шли. Смотрю, по ул. Сухой (ныне ул. Крылова) стоит машина, солдаты рядом. Мы к ним подошли, быстро разговорились, и в это время мне кто-то из солдат сказал, что татар высылать будут, но я ответила: «Не может быть!» Долго не стояли, уже темнеть начало, я пришла домой, как раз ужинать сели, у нас дома был знакомый, раненый, я ему рассказала о том, что-де, говорят, татар высылать будут. Он ответил: «Кто виновный, сотрудничал с немцами, тех будут, как нацию целую — такого в истории нет, не может быть». Мы спокойно сидели, я только успела посуду со стола убрать, и вдруг 2 или 3 солдата пришли, сказали, вот вам 15 минут, а у нас вещи в сундуке закопаны, у меня ничего такого не было. Есть что одевать, но основное закопано, солдаты же, так и так, 15 минут, как предателей, мы вас высылаем, ну что скажешь, раз закон. До этого, конечно, приходили, писали, всех на учет брали, мы не думали, что высылать нацию будут. Брат на фронте, я на фронте была, только мама с братишкой остались. За 15 минут одежду взяла, как раз немножко дождик моросил, зонтик взяла, маме помогла одеться, она болела, в чем стояли, в том и уехали.

Нас посадили в товарные вагоны, где скот возят, как селедки люди набиты были, вши сразу завелись. Нам на станциях из еды ничего не давали, врачей не было, на 10-й день прибыли на место, мы ведь первые выехали из Крыма, еще не рассвело, мы уже из Джанкоя выехали. Первым был наш эшелон, позднее мне рассказывали, что и 20 дней, и месяц везли их, мы же быстро приехали, но все равно в вагоне трупы выносили, их клали у железной дороги, и дальше эшелон шел. У нас в вагоне двое умерли, и одна еще родила, конечно, были больные, сердечники, им плохо, а помощи нет. Прибыли мы на ст. Великоалексеевская Сырдарьинского района Ташкентской области, там был хлопковый завод, наша семья попала в колхоз Чкалов. Нас поселили в сарае, без окон и дверей, мы немножко подмели, сверху камыш настелили, нар не было, подушек тоже, ничего. Но там и местный народ этого не имел, сами узбеки на земле спали. На второй день погнали на работу, мы же тогда не знали, каков он, хлопок, оказалось, похожий на фасоль. Мы пришли на плантацию, чиханка называется, говорим: «Ой, как много фасоли здесь!» Узбеки густо сажали, надо очистить саженцы, чтобы расстояние между ростками было. Недели две я так поработала, потом в Багару надо было поехать, косить пшеницу, в горы. Как туда приехала, заболела малярией, температура 40, меня отправили обратно, я не знала, думала, умираю, так знобило меня, как поправилась, месяц-полтора работала учетчицей, потом в райздрав пошла, устроилась медиком, там людей не хватало. Узбеки тогда плохо, бедно жили, не белили, окон не было, печки тоже нет, одеяло накроют, туда залезут и греются. А потом я переехала в город, мы же стояли на комендантском учете, не имели права за 20 км от места поселения отходить, давали 20 лет за это. С комендантом договорились, переехали в г. Черчик Ташкентской области, я тоже там медиком работала, потом туда через полтора года приехал брат, закончил войну капитаном, и забрал нас в Самарканд. Вообще, куда бы мы ни ехали, нас сопровождал комендант, военный, каждый месяц ходили на подпись, не ходишь, тут же арестуют, к родственникам рядом пойдешь, судят, 20 лет дают. Конечно, очень много наших погибло, я слышала 46% от переселенных, жара, малярия, воды нет, голод, кормили плохо, нам ничего не давали, все в основном что-то из одежды на еду меняли, хорошо хоть, я медиком работала, это семье помогало очень. Когда брат хотел забрать нас, мы месяц ждали, пока из Ташкента разрешение придет, потом в сопровождении военного поехали, он нас в ту комендатуру в Самарканде сдал, как заключенных. Я письма Сталину не писала, ведь я кто, с нами были Герои Советского Союза, все правители крымские, те, кто из армии пришли, их тоже в спецпереселение отправили, а я кто в сравнении с ними?! Таких, как я, уйма была, всех выслали, сыновья и мужья на фронте, а женщин, детей и стариков выслали. Вернувшиеся из армии приезжали в Крым, их не пускали, они начинали искать семью, а кто-то уже умер в депортации.

Потом после смерти Сталина в 1956 г. нас сняли со спецучета, но нельзя было в Крым вернуться. Потом я написала письмо в Симферополь знакомой, переписываться начали. Я уже работаю, свой дом имели, у меня 2-комнатная квартира, были хорошие дни, были и плохие, но в целом жизнь стала лучше, как ветеран я имела пайки. И вдруг получаю телеграмму: «Ура, Катя, ты жива! Обнимаю, целую. Миша. Жди письмо». И через 2 дня получаю письмо, оно 5 дней шло, также начинающееся: «Ура, Катя, ты живая и здоровая… Быть в обороне Севастополя и остаться в живых — это значит, что мы родились в маминой рубашке, я тебя очень хорошо помню, в морской форме, с косичками… Я не могу описать, кем мы доводимся друг другу. Другом — нет, даже не родственники — мы еще сильнее». Это был Миша Байсак, адъютант полковника Горпищенко. Потом, конечно, я написала ему, такое письмо у него приятное было. Оказывается, 30-го числа была годовщина обороны Севастополя, собрались участники обороны, интересовались, кто еще жив, розыск дали всесоюзный, и нашли меня. Он меня попросил написать, как жизнь сложилась, я написала кратко и указала, что знаю Мишу, адъютанта полковника Горпищенко, но как Байсака не знаю, вы это или не вы. И он ответил, что он это, тогда был кудрявым, а сейчас с пролысинами. Приезжала я дважды в год на встречи, хорошо принимали, а в 1989 г. я первой из крымских татар прописалась в Севастополе, мой портрет на Почетной доске разместили, хорошо ко мне относились, вспоминали, сколько добрых слов я раненым говорила. Вообще, тогда люди добрые были.