По локоть в крови. Красный Крест Красной Армии - [110]

Поэтому 22 июня 1941 г., когда началась война, я подумала, что это учение. Никто не думал, что война будет. В субботу, 21 июня, мы ходили на танцы, молодые же были. Подружка предложила зайти ко мне переночевать, только закончились серьезные учения по светомаскировке, опять же как на войне все было. Пришли, легли, без 20 минут четыре начали стрелять, причем так сильно, что у нас вылетели ставни, у меня квартира была на 2-м этаже, ставни на улицу, зенитки бьют в одну точку. Мы начали думать даже, что недалеко от нас осколки от зенитных снарядов упали. Моя подружка плачет, я ей говорю: «Чего ты плачешь? Это же учения! Если война будет, что ты будешь делать?!» Минут 20 били зенитки, лучи прожекторов в небе со всех сторон, потом затихло, мы опять спать легли, ставня вылетела, но куда пойдешь, с рассветом будет видно. Утром зашла к нам заведующая детскими яслями, которая жила в городе, в центре, она утром приехала, я ее спросила с удивлением, как же она добралась, она приезжала на катере, ведь прямое сообщение было от центра к Северной стороне, они по воде близко друг от друга находятся. Но на катер пускали только по пропускам, если рабочие, и то только на смену, в другое время тоже не имеют права. Она была завдетяслями, упросила, чтобы ее пустили, хотела проверить, в каком состоянии детсад находится. Мы еще лежали, когда заведующая зашла, она очень удивилась: «Чего вы лежите?» Я тоже удивилась: «А чего нам делать, ведь сегодня выходной». Заведующая тогда говорит: «Вы что, ничего не знаете?» Я сказала, что учение было, настоящее, у нас ставня вылетела, но сделают сегодня. Тогда она мне говорит, что когда ехала катером, рядом с ней находилось много военных, у нас как раз перед войной в городе появилось много военных, участвовавших в боях у озера Хасан, награжденные люди, мы удивлялись даже, что появилось столько военных. И заведующая говорит, что ей сказали страшное слово: «Война!» А ведь тогда такое слово и сказать нельзя было, даже мысли не было, как это так, на Советский Союз могут напасть. Я быстро пришла на работу, мне сказали, что зовут к телефону. Тогда телефон редкостью был, я побежала в контору напротив фельдшерского пункта, там по телефону мне передали: «Готовность № 1». Мы же все проходили, это значит, что ты должен быть на месте, готов к сборам. Я быстренько собралась, после пошла в 3-ю поликлинику, расположенную в центре Северной стороны. Все собрались, и военные, и фельдшеры, начали везде копать окопы, казарменное положение. У одного фельдшера, который уже был на войне, я спросила, как делаются во время войны окопы, он начал объяснять, уже позже я поняла, что так, как он рассказывал, на войне не бывает, но ему что-то же надо было говорить. В период бомбежки один снаряд попал в парфюмерный магазин, разорвало все флаконы с духами и одеколонами, запах по всей Северной стороне стоял долго. А потом нас сразу в военкомат вызвали, вообще, я когда приписывалась в Севастополе, мне дали на руки медико-мобилизационный листок, у каждого такой на руках был. Но в этот день я побежала домой, надо же светомаскировать квартиру. Конечно, я разрешение получила, прибежала, ведь квартира была расположена в полукилометре от поликлиники. Все одеяла были уже готовы, я замаскировала все, вдруг кто-то войдет, зажжет свет, а война же. Вернулась вечером опять к поликлинике, а в небе немецкие самолеты летают один за другим, хотя прожектора и зенитчики не допускали. Тогда мы спустились в подвал. А кто-то оставался дежурить у телефона, я очень боялась, чтобы меня не оставили, была уверена, что если оставят, то наверняка умру. Сейчас вспоминаю, в окоп или бомбоубежище заходишь первым или последним, это никакого значения не имеет, если бомба попадет, все погибнут. Но тогда я думала, что кто первый заходит, тот выживет. Везде в городе началась паника, все окопы копают, вернее бомбоубежища, каждый двор, везде паника, детей начали в сады сдавать. Вечером объявили общую мобилизацию, в мобилизационном листке было написано, что всем надо явиться к 10.00 на следующий день в горвоенкомат.

Я пошла в военкомат, и тут же меня направили на сборный пункт, днем все медики города вместе в одной большой очереди стояли, человек 200, если не больше. Проходили комиссию, заходили на прием, это происходило в школе оружия Черноморского флота, меня там и оставили как военного фельдшера. Присвоили звание лейтенанта медицинской службы, начали выдавать форму сразу, но я 3 дня ходила в своей одежде. Дело в том, что я была маленькая и худенькая, та форма, что дают, большая. Если туфли я без проблем получила, то кителя моего размера нет, тогда я подала заявление, чтобы мне разрешили ходить в своей одежде. За это время мне сшили по моей фигуре форму, 2 кителя, один рабочий, из ткани диагональ, считалась тканью хорошего качества, и парадный уже из флотского сукна, также выдали юбку, осенние туфли, черные чулки и беретку. Тогда погон не было, на рукаве кителя — полторы нашивки, как у лейтенанта. Сразу нам выдали «наганы» как офицерам, если потеряешь, за это тогда давали 10 лет. Предупредили нас, чтобы мы внимательны были, следили за оружием. А ведь работаешь, душно, китель снимаешь, наган мешает сильно. Нас вчетвером поселили в одну палату: я, фармацевт, стоматолог и фельдшер, мы свои «наганы» под подушками прятали, только кобуру носили, легкая ведь и под халатом не мешает. Но потом написали заявления на имя начальника школы полковника Горпищенко с просьбой разрешить не носить «наган», т. к. он мешает работать, боишься же, что кто-нибудь украдет, он нам разрешил сдать «наганы». Мы, фельдшеры, преподавали курсантам в школе первую медпомощь, как перевязывать, как отправить больных в тыл, как правильно на носилки положить. Была специальная карта, на которой четко изображена вся информация по помощи отдельно ходячим и лежащим больным, все это мы преподавали курсантам. Сама школа размещалась в казармах, построенных еще при царской власти (ныне Лазаревские казармы), чуть ли не половину Корабельной стороны занимали. Там располагались школы связи и оружия, только электромеханическая школа размещалась на Северной стороне. Первое время очень часто бомбили, только отбой идет, как снова налет, отгонят, и снова налетают. Потом, конечно, реже было, к нам летали, но наши зенитки тоже отпор давали, мы сразу в бомбоубежище, в подвал, имевшийся в казармах, спускались. Жили мы прямо при отряде, рядом медпункт, где мы курсантов принимаем, недалеко нам кабинет дали, домой не уходишь, казарменное состояние, даже те полтора дня, что я была гражданской, при поликлинике находились, и то никто домой не ушел. Довелось мне тогда помогать попавшему в аварию на учениях полковнику Горпищенко. И вот однажды с корабля снимали команду, и попался среди моряков один психбольной, мне шофер санитарный рассказал, что завтра его отправляют в Симферополь, и посоветовал написать заявление начальнику, чтобы вместе с ним как сопровождающую меня бы направили, я бы с родителями повидалась. Ну, я думаю, наш корпус здесь, а полковник в другом здании, но через окна видно, вижу, что начальник наш уже к нему поднимается, к полковнику, это же не гражданские условия, подходить надо как полагается, а не так, прибежать и та-та-та. Я думаю, что не успею, но сразу вспомнила, что, когда его лечила, он меня спросил: «Доченька, чем тебя отблагодарить?» Видит он, что я наивненькая такая, с косичкой, а что мне надо, мы же ни в чем не нуждались, я поблагодарила полковника Горпищенко, но сказала, что ничего не надо. Девчатам рассказала об этом, они мне посоветовали попросить, чтобы полковник меня в Симферополь отпустил, родителей повидать, что стоит ему машину дать. На второй день, когда он пришел на массаж, снова спросил: «Ну, чего же тебе, курносенькая?» Я попросила помочь повидаться с матерью, он сказал: «Посмотрим». Прошел месяц с того разговора, может, больше, и тут думаю, неужели вспомнит полковник о той моей просьбе. И действительно вспомнил, отправил меня как сопровождающую, мы приехали в Симферополь, сдали психбольного в психиатрическую больницу, я дома пару часов побыла, и назад.