По кромке двух океанов - [45]

Мы заходим в аппаратный зал. Он в комнатных цветах и поэтому как-то по-домашнему уютный. Все жизненные центры его надежно упрятаны в ящики зеленого цвета — приемные радиостанции — с бесчисленными глазками, кнопками, приборами. Все это живет, мигает то зеленым, то красным, сияет эмалью и шевелит усами стрелок.

— Принимаем радиограммы о состоянии ледовой разведки, — продолжает рассказывать Анатолий Вениаминович. — С судами поддерживаем связь, получаем от них диспетчерские донесения, частную корреспонденцию… Сегодня много писем? — обращается он к вахтенному.

— Хватает, — отвечает молодой человек с наушником, лихо прижатым к одному уху. — Все больше поздравительные. Кто с днем рождения, кто с законным браком. Один чудик с северной «полярки» стихи сочинил, хочет, чтобы его подруга прочитала.

Черное небо. Синие льды.

Черное небо четыре месяца.

Круглые сутки на все лады

ветер и снег несут околесицу.

Черное небо. Полярная ночь.

Черное небо. Льды первозданные.

Фонарь над крыльцом не в силах помочь,

чтоб расколоть темноту мироздания.

Звонко на тропке снега скрипят,

в сторону чуть — увязнешь до пояса.

Вчетверо ближе, чем до тебя,

вчетверо ближе от нас до полюса.

Аспидно- черные небеса

густо прошиты звездными строчками.

В сутки двадцать четыре часа

эфир засорен тире и точками.

В двух шагах ни черта не видать.

Черное небо четыре месяца…

Долго же мне той минуты ждать,

когда мы сможем с тобой встретиться…

На всякий случай я переписываю стихи полярника в блокнот, авось пригодятся.

— Так какая же погода в Чокурдахе? — напоминаю, уже прощаясь.

— Ба! — Анатолий Вениаминович смешно хлопает себя по лбу рукой. — Валентин Михайлович, посмотри, пожалуйста, что там сегодня в Чокурдахе? Восемнадцать градусов в полдень было? Ну вот, я ж сказал. А у нас… — он смотрит на термометр за окном. — У нас ровно три.

— Три градуса жары, как говорил один мой знакомый в Норильске.

— Ночью еще снежок может пойти, так что не удивляйтесь.

Да, разная бывает весна: трудная и легкая, поздняя и ранняя, дружная и затяжная, календарная и астрономическая. Я бы еще прибавил сюда весну арктическую как некую самостоятельную единицу. Метеорологи подсчитывают, с какой скоростью в том или ином году шествует весна по стране с юга на север, и называют, например, цифру — шестьдесят пять километров в сутки. Но у Арктики своя мерка, свой масштаб. Где-то на дальних подступах к ней эта скорость резко падает, торжественный ход весны натыкается на преграду — тающие льды, дыхание Ледовитого океана, и весна уже не шествует, не разливается по земле, не затопляет ее потоками теплого, ароматного воздуха, а плетется так, что ее без труда обгоняет неторопливый пешеход с палочкой, а то и вовсе топчется на месте.

Литератор Олег Куденко, изъездивший Арктику и хорошо написавший о ней, назвал Арктику теплой. Она и верно теплая. Ее согревает тепло человеческих сердец, какие-то свойственные ей одной дружеские отношения между людьми, когда становится необременительным гостеприимство, появляется не только необходимость, но и внутренняя потребность делиться последним, что у тебя есть, с совершенно незнакомым человеком, которого ты, возможно, никогда больше и не увидишь, оказать ему услугу, помочь в беде, разделить с ним его радость и печаль.

…Через несколько дней я прощаюсь со своими новыми знакомыми в Тикси и лечу дальше, на восток. Посадки до Чокурдаха не будет, и расстояние в восемьсот с лишним километров самолет покроет одним гигантским прыжком меньше чем за два часа.

Вчера погода несколько улучшилась, угомонился ветер, унес тучи к югу, и теперь мощная толща воздуха, отделяющая пассажиров от земли, чиста и прозрачна, лишь кое-где висят бесформенные, матово-белые облака, но они не мешают обозревать землю. Лиственничное редколесье зубцами вклинивается в тундру и отчетливо делит видимое пространство на две части — лесистую и безлесную, голую.

Осталась позади тонкая, вплетенная в тундру ленточка могучей Яны, какой-то поселок на крутом ее берегу, и вот уже внизу те реки и речушки, которые впадают в Индигирку — одну из великих рек Сибири.

Нет, это, конечно, не Лена — длина Индигирки «всего» тысяча семьсот километров, и она даже не выходит за пределы Якутии. Но есть у этой реки две особенности, которые заставляют относиться к ней с должным уважением. Это завидная скорость течения — до пятнадцати километров в час в том месте, где она перепиливает хребет Черского, — и пять страшных порогов, растянувшихся на сто километров.

Эвенки утверждали, что переплыть эти пороги никто не может, потому что у третьего порога живет злой дух, который опрокидывает лодки и разбивает их о скалы. В 1931 году, через триста лет после похода казака Ивана Постникова, открывшего для русских Индигирку, сюда пришла экспедиция, возглавляемая Владимиром Даниловичем Бусиком. Бусик решил преодолеть порожистое место на моторной лодке. Все члены экспедиции выразили желание быть вместе со своим начальником, но лодка вмещала только троих. На третьем пороге двое из трех — В. Д. Бусик и его помощник Е. Д. Калинин — утонули.

Исследовавший Индигирку С. В. Обручев писал, что из всех рек, которые ему приходилось проплывать, Индигирка самая мрачная и страшная по своей мощи и стремительности. Но сюда, в низовья, она пришла, укротив свой буйный нрав, и уже не мчится с грохотом, напоминающим клепальный цех, а одна движется, величественно и спокойно, словно отдыхая после буйства.