По Кабакам и Мирам - [11]

– А правда, чего у вас сплошной Достоевский и Пётр Первый везде? – поинтересовалась Лукас. – Мало ли в Петербурге было всяких знаменитостей?

– Так у власти же одна бескультурщина, вот и народ в невежество ввергают! – воздел руки наш историк. – Они только Достоевского да Петра Первого знают. Но это у нас. А в самой глубинке кроме Петра и знать никого не хотят. Всех мальчиков называют Петрами, а девочек…

– Екатеринами? – догадалась Лукас.

– Тоже Петрами, – покачал головой историк. – У нас-то, в Москве, с этим низкопоклонством как-то поспокойнее. Детей, например, позволено называть именами героев Достоевского. Но это нововведение последних лет тридцати, меня-то родители по старинке Петром назвали. Пётр Петрович я.

– Ну, выпьем, Петрович, – поднял рюмку Лесин. – Хороший ты мужик, да ещё и москвич!

Выпили мы ещё, и тут видим – в окно лезет конный жандарм! А мы на последнем этаже!

– А чего это дяденька о стекло бьётся? – показывает Лукас. – Тоже выпить хочет, а его не пускают?

– Пустите мужика, – по-хозяйски распоряжается Лесин. – Раз выпить хочет, значит, хороший человек.

Тут все вокруг как встрепенутся, как забегают!

– Облава! – кричит патриарх у стойки, скидывает с себя рясу, а под ней – фрачный костюм, официантки кокошники срывают, и бегут, толкая друг друга, в туалет, переодеваться в европейские одежды. Какой-то мужик накладную бороду отстёгивает.

– Нас опять на Лубянку поволокут? – деловито интересуется Лукас.

– Может, не будем дожидаться плачевного финала? – предлагает Лесин, быстро допивает оставшийся хмельной мёд, Лукас заворачивает в скатерть блины – и бежать!

По лестнице, правда, уже поднимался жандармский отряд, но нас не тронули: вид уж больно придурковатый и безобидный, какие из нас заговорщики!

Глава шестая. Истинно православная Русь в Кабаке всех святых

Выбежали мы поскорее из этого проклятого дома, и – хлоп – уже не в трущобах никаких, а на опрятной такой улочке, вокруг домики двухэтажные, на них кое-где надписи: «Смерть кавказцам», «Бей жидов», «За православие!» и так далее. Женщина в платке и длинном тёмном платье ведёт на прогулку своих двенадцать детей, в каждой руке у неё по младенцу, на шее – крест пудовый болтается. Где-то вдалеке колокола бьют, на службу народ созывают.

– Лепота, – Лукас говорит. – Вроде снова русским духом повеяло.

– И главное: никакого Достоевского. А то у них, наверное, даже в секс-шопе вместо резиновой бабы с сиськами и вагиной – резиновый Достоевский. А скажите, товарищ…, – обратился было Лесин к прохожему.

– Антихрист тебе товарищ. Почему не в храме?

– А вот вы – почему не храме? – парировала Лукас. – Мы-то, может, не в храме по долгу службы, а вот вы, гражданин…

– Да я, православные, тоже по долгу… филёр я. Агент, знаете ли, Комитета христианской безопасности.

– Так бы сразу и сказал – коллега, – хлопнул его по плечу Лесин, – А что ж ты грустный такой?

– Э… – чуть не заплакал новоявленный коллега, – агностицизмом страдаю.

– Как же тебя, горемыку, угораздило? И что – сильно скрутил, агностицизм-то? Все тело, небось, болит?

– Ну, тело ещё ничего – метастазы не пошли, опухоль скептицизма, говорят лекари, доброкачественная. Но если запустить – могут приступы атеизма начаться. Обмороки, припадки, выпадут зубы, провалится нос…

– Скажешь тоже – нос! – успокаивает добрая Лукас. – Это ещё что. В заднице заведутся прыщи, глаза выкатятся из орбит, раздвоится и отвалится язык, а по ночам начнёт Бертран Рассел являться. У-у-у!

Сексот испугался и хотел было убежать, да мы тоже ловкие.

– Стой, магометанин! Где тут кабак? Мы, может быть, тебя спасём от хвори твоей. Только сперва причаститься надо.

– Что ж, идёмте, коли не шутите. Только я натурой платить не буду. Пущай баба… тела свои подставляет.

Лукас, услыхав про натуру, заинтересовалась:

– А что, дедушка, у вас и натурой берут? Не деньгами, не облигациями, не пушниной?

– Только, царица, натурой и берут. Мужиков – ну сама знаешь куда и что. А девок – это у нас теперь редкость: девки-то – девок могут всем табором залюбить. До смерти.

Лукас аж заколдобилась от предвкушения. Она любит, когда за ней красиво ухаживают. Идёт, бюстом шевелит, припрыгивает, ногами ворон расшвыривает. Опрокинула две детские коляски, попу под рясу обеими руками залезла, хохоча сатанински, разбила четыре витрины в церковных лавках и покусала котёнка.

– А что за напасть у вас, – Лесин интересуется, – почему на женщин такой спрос?

– Да ты, мил человек, совсем, видно, умом тронулся, небось, бифуркацией грешишь втихаря? У нас же все по-христиански. Бабы замуж выходят ещё до рождения. В смысле, мужей им находят ещё до рождения – на кого батюшка укажет, тот и муж. И тому тоже деваться некуда – младенец ведь ещё. Ну, поженятся, когда вырастут и – давай детей рожать. Каждый год, до 54-х лет. Если баба год пропустит – штрафбат. На два месяца в штрафной батальон для лучших священников губернии. Они её там уестествляют, пока не забеременеет. Мужика, понятное, дело на каторгу на эти же два месяца. Если ж баба ещё раз провинится и не родит в положенный срок… – тут он закашлялся.

– Лихую голову с плеч? – обрадовался жестокий Лесин.