По Европе - [78]

У испанок осталось по-прежнему.

У каждой свой день в неделе, когда она ходит исповедываться.

— Простите, я не зову вас завтра к себе! — говорит вам испанец. — Завтра вторник, по вторникам моя жена исповедуется.

Но он говорит это с улыбкой.

Словно речь идёт о какой-то слабости, простительной и извинительной.

— Если вы хотите знать, сколько женщин в городе, — пойдите в такой-то день к статуе Сеньоры Семи Скорбей! — говорят в Гренаде.

Но никто не скажет вам, к какой священной статуе надо идти, чтоб узнать, сколько в городе мужчин.

Испанцы, мужчины, даже простонародье, совсем не религиозны.

Они смотрят процессии, потому что любят зрелища, но смех и шутки в это время не прекращаются ни на секунду.

В Испании много монастырей, но большинство — женские, число мужчин, когда-то колоссальное, уменьшается с каждым годом.

Католичество тает на глазах у всех.

Вероятно, только во времена Лютера в Германии так отзывались о католичестве, как отзываются в Испании теперь.

Испанец если не говорит об индульгенциях со смехом, он говорит о них с негодованием.

Испания переросла своё католичество.

И поразительное явление. С испанской улицы исчезла совершенно самая типичная её фигура. Католический монах и католический патер.

Так странно видеть в узенькой испанской улице быстро, боязливо пробирающегося патера.

В Испании-то!

Монахов не видно совсем. Нигде, ни одного. Патеры предпочитают днём ходить, переодевшись в штатское платье.

И только под вечер, когда толпа разошлась по домам и на землю спускается тьма, вы встретите в городском парке гуляющих подвое, потрое патеров в сутанах.

Причина боязни — враждебные демонстрации толпы. В Испании эпидемия демонстрации против духовенства.

И каждый день, в каждой газете отовсюду вы читаете о новых, новых, новых демонстрациях против монахов, против патеров, — демонстрациях враждебных, озлобленных, часто бешеных.

Обещание дон Карлоса вернуть Испанию к средним векам вряд ли выполнимо.

Испания переживает трагические минуты.

В воздухе пахнет карлистским восстанием. Республиканцы готовят к празднествам колоссальную демонстрацию.

Плебисцит. Они собирают голоса сторонников, чтоб показать, какое огромное большинство желает республики.

Севилья, Кордова, Кадикс — республиканские города. Весь юг, вся Андалузия — за республику.

Кастилия, Валенсия, весь север зовёт дон Карлоса.

Быть может, вернее, зовёт перемену.

Вряд ли кто, действительно, хочет дон Карлоса или его преемника, но, как говорит у Пушкина Лжедмитрий, он:

«Предлог раздоров и войны».

Его зовут, потому что его имя звучит, как:

— Перемена.

Его зовут, как призрак возмущения.

«Дон Карлос», это — боевой клич.

Его имя нужно как лозунг.

Он необходим для начала.

— Но послушайте, — говорил я тем, с кем мне приходилось говорит о делах их страны, — юг за республику, север за дон Карлоса. Но ведь есть же партия, которая стоит за правящий дом.

Он пожал плечами:

— Конечно, есть.

— Кто?

— Служащие.

Гладиаторы (Из поездки по Испании)

Ведь это не звери. Это не дикари. Какое же удовольствие находят они в зрелище смерти, страданий, ран, крови?

Чтоб объяснить себе эту загадку, я метался из Севильи в Кордову, из Кордовы в Кадикс, из Кадикса в Гренаду, из Гренады в Мадрид. Не пропуская ни одного боя быков.

Как в рулетке, здесь бывают свои полосы.

Я попал на красную серию. Ни один бой не обходился без человеческой крови.

На моих глазах был запорот Антонио Монтес, тяжело ранен Конхито, измят быком Квинита.

Это только «эспада».

Восемь простых тореро, пикадоров, бандерильеро были вынесены с арены замертво, с поломанными рёбрами, с распоротыми животами, истекающие кровью.

При мне было убито 86 быков и на моих глазах околело в судорогах и страшных мучениях около двухсот лошадей.

В конце концов я переутомился смотреть на кровь.

Стоило мне завести глаза, — я видел только кровь, судороги, вываливающиеся внутренности.

Я видел знаменитейших тореадоров Испании и присутствовал на бое быков, устроенном любителями этого искусства.

Человек — подлое животное. Из всего он устроит спорт.

И мне хотелось узнать:

— В чём же в этом кровавом зрелище заключается спорт?

В Мадриде я имел честь быть представленным великому Мазантини, «самому» Мазантини.

Он только что вернулся с гастролей из Мексики.

— Конечно, вас там носили на руках? — льстиво спросил мой спутник.

— Я играл там почти каждый день! — отвечал Мазантини с улыбкой, скромной и снисходительной.

Тореадор, как драматический артист, иначе не говорит о себе:

— Играл.

Испанцы говорят:

— Интересная коррида. Играет Бомбита-Чико.

Газеты срочными телеграммами уведомляют публику:

— Севилья, Конхито и Кванита играли великолепно.

И это, действительно, «игра».

Тореадор может бояться или не бояться, но он должен играть роль человека, которому вопрос о жизни совершенно безразличен.

Дело не в том, чтоб убить. Дело в том, чтоб убить красиво.

И когда великий Мазантини наносит свой классический удар «a volapié»[74], — ударом шпаги в загривок пронизывает быка до самого сердца, — и когда бык, почти держащий тореадора на рогах, моментально падает пред ним на колени и словно целует окровавленной мордой землю у его ног, это — группа, достойная красок, достойная скульптуры.