По Европе - [47]

Всё замерло в ужасе:

— Неужели?

За каждым шагом его приходится следить со страхом.

В последние дни как раз он каким-то образом простудился и получил насморк и лихорадку.

К тому же папа возвёл в постоянное развлечение не слушаться Лаппони и очень любит пробовать лекарства, которые ему запрещает профессор.

— Что сегодня, с папой?

Но вот из дверей показались алебарды швейцарской гвардии.

Радостное «а-а-а!» вырвалось у толпы.

Триумф начался.

Вынесли крест.

Бесконечной вереницей потянулись мальчики в кружевных накидках сверх красных сутан, священники в ризах, епископы в золотых митрах, князья церкви в пурпуре, князья церкви в фиолетовых облачениях, кавалеры папского двора в чёрных колетах, кружевных воротниках, чёрных перчатках с орденской цепью на шее, со шпагой сбоку, — настоящие Сен-Бри из «Гугенотов».

И вот в дверях мелькнули белые страусовые перья опахал.

Истерический вопль вырвался у толпы, стоявшей у дверей, передался другим, охватил весь храм.

Грянул гром несмолкающих аплодисментов.

60,000 человек ринулись вперёд, едва сдерживаемые папскими жандармами и папскими гвардейцами.

Весь собор св. Петра наполнился одним криком:

— Evviva papa il re!

Женщины махали платками, мужчины — шляпами, зонтами, палками.

Навстречу папе заиграл оркестр, грянула великолепными сопрано папская капелла.

Весь храм гремел:

— Evviva papa il re!

И вдруг эти крики, вопли, музыку, пение прорезал могучий, страшный, адский, словно мефистофельский, свист.

Совсем музыкальная картина из финала пролога бойтовского «Мефистофеля».

Человек пятьдесят, наверное, сбившись кучей, дружно, по команде, издали этот раздирающий свист, освистывая триумфатора-папу.

Полная картина римского триумфа, с хулителями среди кликов восторга.

Но этот свист только подлил масла в пламя. И истерическое «Evviva!» разразилось, загрохотало, забушевало как ураган.

В те несколько минут, пока папу несли по собору св. Петра, люди успели потерять все силы.

Пронесли, и когда стихло всё, кругом красные лица, по которым крупными каплями льётся пот, мокрые волосы. Люди едва переводят дыхание. Многие еле держатся на ногах.

Красные воспалённые глаза, хриплое запалённое дыхание, мокрые, смявшиеся воротнички рубашек.

Словно это продолжалось не несколько минут, а несколько долгих часов.

Можете судить, как ревела толпа.

На высоких носилках, ровно, медленно, еле-еле плывших над толпой, на золотом и пурпурном троне, среди белоснежных опахал из страусовых перьев, в белой одежде, с золотой тиарой на голове несли призрак папы, идею о папе.

Почти бесплотную идею.

Среди белых опахал и белой одежды светло-жёлтое, восковое лицо и руки папы кажутся прозрачными.

Лица нет. Есть только обострившиеся неподвижные черты. И кости, обтянутые кожей.

Очень большой заострившийся нос только и кидается в глаза на этом лице. Всё остальное мелко, почти неразборчиво.

Первую минуту казалось, что на носилках среди страусовых перьев несут закоченевший труп.

Папа лежал в кресле без движения.

Но это был только припадок кашля.

Маленький, жёлтый, восковой человек в огромной золотой тиаре задвигался.

Крики кругом поднялись исступлённые.

Он посылал благословение вперёд, на обе стороны.

Со старческой суетливостью двигался на троне, поворачивался то в эту, то в ту сторону, нагибался к тянувшимся к нему рукам, протягивал свои прозрачные, восковые руки, благословлял.

И там, куда он посылал благословение, поднимался истерический, исступлённый вопль.

Женщины плакали, крича, махая платками.

Папа кашлял, и его провалившиеся щёки надувались. Он повёртывался из стороны в сторону и благословлял дрожащими руками.

Никакой «вечной улыбки», с которой рисуют папу на всех портретах, не играло на его лице. На этом жёлтом, почти не живом уже лице дрожал, мерцал, еле трепетал огонёк жизни. И было что-то милое и доброе в этом огоньке.

Когда папу донесли до его места, — профессор Лаппони первым подбежал к нему.

Но папа чувствовал себя «великолепно».

Началась месса.

Вместо папы её служил один из кардиналов.

Звонко и сочно запела папская капелла.

И когда затихло её пение, вдруг началось шиканье. Оно шло от окружающих папу, кругами расходилось по храму, — и весь храм св. Петра погрузился в мёртвое молчание.

Слепой в эту минуту, стоя среди 60-тысячной толпы, подумал бы, что в храме нет ни души.

Несколько секунд, долгих, бесконечных, длилось это мёртвое молчание.

И вдруг какой-то дрожащий звук донёсся с того места, где папский престол.

Послышалось, — как будто послышалось только:

— Filii…[63]

Гром аплодисментов, воплей, криков:

— Evviva papa il re! — грянул в ответ.

Это войско, двор, епископы, — всё склонило колени перед папой, и он послал своё благословение «urbi et orbi».

То торжественное благословенье, которое должен произнести в храме св. Петра 25 лет тому назад.

— Папу было слышно во всём соборе! — говорили с восторгом, с восхищением, со слезами.

И когда снова поплыли над толпой носилки с этим благословляющим призраком папы, с этой почти бесплотной идеей папы, — новый ураган аплодисментов, криков, воплей, каких-то стонов разразился в храме св. Петра.

Триумф был кончен.

С колоссальной лестницы храма св. Петра, словно бесконечный водопад, лилась человеческая река.