По эту сторону зла - [37]

Автор статьи сам чувствует, что объяснение неубедительно. И поспешно нащупывает другое, столь же неубедительное:

«Огромную популярность эта романтическая история имела во время обеих мировых войн, когда людям была особенно близка и понятна фигура молодого солдата из средневековья, парящего над временами, который волею судеб балансирует между честью, героизмом, благородством и совершенной бессмысленностью смерти в самом начале жизни. Это очень знакомо всем людям, независимо от национальности и страны проживания».

Трудно себе представить, какое отношение имеет цокот копыт коня, скачущего неведомо куда на битву неведомо с кем, к топоту сапог нацистской армии, шагающей по дорогам поверженной Европы. И приходится искать другое объяснение, еще более неубедительное:

«В языковой личности Рильке… произошло определенное нивелирование национально обусловленных особенностей, что способствовало становлению уникальной языковой личности общечеловеческого типа. Не в этом ли секрет?»

Тут уже трудно сдержать удивление: какими же национальными особенностями немецкого языка Рильке пренебрег? Неужто склонением артиклей или собиранием всех глагольных приставок в конце фразы? Вряд ли. Значит секрет не в этом.

Главная часть секрета проста: умело был создан миф. Известно, что миф бессмертен — его не так уж трудно создать, но невозможно уничтожить.

Что же, поищем вторую часть секрета — кем и как миф был создан. Пофантазируем на эту тему — так, чтобы наши фантазии выглядели достоверно.

Лу

За французскими окнами полыхал красками осенний сад — оранжевыми, красными, багряно-золотыми. Карл, Лу и Маришка ритуально сидели вокруг утреннего стола, сервированного к завтраку. Закончив наливать кому кофе, кому какао, Мари села к четвертому прибору. Ели молча.

— Я уезжаю в Берлин ненадолго, — прервала молчание Лу.

— Ненадолго? — вопросительно поднял брови Карл.

— Недели на две, — уточнила Лу.

Маришка заплакала, а Мари быстро вышла на кухню, чтобы не выдать свою радость — две недели она опять будет полноправной хозяйкой в доме.

После завтрака Мари поставила на стол кофейник со свежезаваренным кофе, надела на Маришку замшевую шубку, привезенную ей Лу из Швеции, и отправилась с ней на прогулку, а Лу и Карл наконец остались наедине. Наступал их любимый час, когда они обменивались мнениями о своей работе и соображениями о новостях в искусстве и философии. Мари ненавидела оставлять их наедине за столом — в эти редкие моменты их жизни она не могла противостоять Лу, высказывая свое недовольство.

— Что, у тебя в Берлине кто-то завелся? — спросил Карл.

— Да нет, я еду по издательским делам.

— С каких пор твои издательские дела требуют личного присутствия? Я думал, ты себя обеспечила до конца дней.

— Это не мои дела, а Райнера.

— Ты все еще занимаешься делами Райнера?

— Не хотела бы, но вынуждена. Иначе существует опасность, что он явится сюда и попросит убежища.

— Он что — болен?

— И болен тоже. Но главное — одинок и не признан.

— Надеюсь, ты не намерена опять приютить его в нашем доме?

— Конечно нет. Но у меня возник грандиозный замысел.

Выслушав ее, Карл хмыкнул:

— Ну и ну! Дай-ка мне почитать эту неопубликованную поэму Райнера.

Карл читал медленно и вдумчиво, пока Лу паковала чемодан для поездки в Берлин. Он был человек обстоятельный, поэтому, закончив чтение, опять вернулся к началу и пролистал поэму до конца.

— Вряд ли у тебя что-то получится — это такое юношеское неумелое творение. Недаром Райнер не хотел его публиковать.

— Тем интересней будет, если получится! Как я тогда посмеюсь!

— Стоит ли этот смех таких усилий?

— Не забывай — эти усилия не ради смеха, а ради нашей с тобой спокойной жизни. Представь, что будет, если Райнер ляжет у нас на крыльце и объявит, что не сдвинется с места, пока мы его не впустим в дом?

— Ладно, убедила, — согласился Карл. — Езжай, я желаю тебе успеха.

Петра

Чтобы лучше обеспечить успех, Лу, сидя в уютном купе берлинского поезда, стала более внимательно изучать вырезанное из газеты объявление издательства «Инзель Бюхерай» о готовящемся к печати сборнике неопубликованных поэтических произведений. Она так спешила организовать свой отъезд, что не смогла дома всмотреться в мелкий шрифт. А сейчас ей бросилось в глаза имя подписавшего объявление директора издательства — Антон Киппенберг. Когда-то давно она слышала это имя, нужно было только сосредоточиться и вспомнить, где и когда.

Постепенно в ее памяти начали проступать мелкие детали, которые осталось только привязать к месту и времени. Тесная комната, заполненная папиросным дымом, молодые лица вокруг обшарпанного стола, заваленного рукописями и остатками бутербродов, и среди них одно лицо, черты которого смазаны в памяти, но имя проступает четко — Антон Киппенберг. Значит, он был среди молодых поэтов, роящихся вокруг бывшего родного журнала «Фрайе бюне». И можно не сомневаться, что он ее не забыл — Лу была уверена, что она незабываема. Она вздохнула с облегчением и позволила себе задремать.

Лу

Все следовало тщательно продумать. Свой первый день в Берлине Лу потратила на разведку — она внимательно оглядела здание издательства «Инзель Бюхерай» и отметила, что прямо напротив него приветливо открывает двери прелестное кафе «Апфель штрудель». Она даже зашла туда и заказала чашечку кофе со штруделем, после чего осмелела настолько, что под предлогом ошибочного адреса проникла внутрь издательства, чтобы получше рассмотреть расположение его комнат. Как она и предполагала, издательство было небогатым, да и откуда ему быть богатым, от публикации стихов, что ли? Что ж, тем лучше, это очень устраивало Лу, — чем беднее издательство, тем больше шансов на успех ее замысла. Ведь как только у нее зародился этот отчаянный замысел, она решила вложить в него деньги, оставленные ей в наследство покойной мамой, и надеялась, что их хватит.