По эскалатору вниз - [16]

Что это господину Мёллеру в голову взбрело! Йоген не обязан с ним разговаривать. Он с мамой должен поговорить, а не с этим господином Мёллером! Йоген набычился:

— А я к вам и не собирался идти!

— Ты еще и нахальничаешь! — И господин Мёллер неожиданно хлестнул его.

Йоген почувствовал, как обожгло щеку. Он бросился в свою комнату, схватил школьную сумку и мигом выскочил за дверь.

— Йоген! — крикнула вдогонку мать, выбежав на лестничную клетку.

Но он не слышал ее, не оглядывался, бежал со всех ног, пока не выскочил, хлопнув дверью, на улицу.

4

Противный чавкающе-скрежещущий звук, насмешливое стрекотание ножниц и убаюкивающий голос парикмахера, который, срезая прядь за прядью, увещевает Йогена так, будто имеет дело с норовистым псом.

— Все понимаю, мальчик мой. Жаль чудесных кудрей. Меня бы это тоже расстроило, вполне допускаю. Но я тут сбоку припека, сам видишь. Я лишь исполняю свои обязанности, а это каждому надлежит. Господин Катц вот не считает, что длинные волосы — это здорово, а господин Шаумель тем более. Впрочем, особенно длинными они и не были. Но из-за того, что волос вьется, впечатление сразу такое, будто их слишком много. Лучше не порть себе кровь, мой мальчик. Волосы отрастут снова. А я все сделаю исключительно нежно. Если мы снимем самую малость сверху и с боков, да еще сзади чуть-чуть уберем, будет казаться, что снято много, и в то же время я тебя не оболваню. Останется вполне достаточно.

У Йогена было прочное ощущение, что скоро уже ничего не останется, исподлобья он следил за тем, как темные пряди одна за другой падали на сероватую салфетку.

— Все равно ты какое-то время пробудешь у нас, а прическа тут роли не играет. На люди тебе выходить не придется.

Какая чушь! Что Йогену до людей и до их мнения по поводу его прически? Но ему-то самому придется несколько раз на дню смотреться в зеркало!

— Ну вот, готово. Думаю, теперь господин Катц ничего не будет иметь против твоей головы. А если все-таки господин Шаумель выразит некоторое недовольство, сошлись на меня: я, мол, утверждал, короче не получается. Иначе ты будешь смахивать на плохо выбритый кактус. Ну-ка, юноша, взгляни на себя в зеркало. Совсем недурно смотрится, а?

Парикмахер действительно постарался на славу, но Йоген растерянно глядел на свое отражение, он хотел было ответить, но закусил губу. Что толку? Здесь все совершалось не по его хотению. Может, волосы и должны быть коротко подстрижены, раз из него решили сделать порядочного человека. Специально, чтоб уж никаких желаний не возникало. Или чтоб ты их, по крайней мере, не проявлял. Перечить — себе дороже. Он сглотнул слюну, дождался, пока снимут салфетку, и под сочувственно-благожелательный взгляд старого мастера соскользнул с кресла.

— Ты тут, наверное, недавно? У меня, во всяком случае, не бывал.

— Со вчерашнего дня.

Старик понимающе кивнул:

— Тогда тебе все должно в мрачном свете видеться, а? Ничего, мой мальчик, привыкнешь. Обязательно. Я-то знаю. Сколько тут на моих глазах разных ребят перебывало… Сперва все они немного упрямятся. Их ведь и понять можно. Но скоро это проходит. Тут упрямство до добра не доведет, и, если ты это с самого начала поймешь, тебе же легче будет. Самое правильное — во всем чуточку уступать. В следующий раз я тебе сделаю стрижку на три миллиметра длиннее, а через раз — еще прибавим. Так что они там даже и не заметят, как твои волосы станут точно такими, какими были. Можешь мне поверить.

Он выдул волоски из машинки.

— Только не вздумай удирать отсюда. Ни в коем случае. Иначе опять ко мне попадешь, и тогда уж от всех твоих роскошных локонов ничего не останется. Но ты такого наверняка не выкинешь. Ты же вполне разумный малый, а?

— До свидания, — сказал Йоген и вышел: надо было немедленно доложиться господину Шаумелю.

— Вот теперь ты почти похож на приличного человека, — сказал воспитатель, внимательно осмотрев Йогена. — И все же старый Вольтер опять проявил излишнюю щедрость. Хотя прекрасно знает, что я требую максимально короткую стрижку. Ладно, это не твоя вина. Но это вот, — он ткнул указательным пальцем в листок бумаги, лежащий перед ним на столе, и Йоген узнал свое сочинение, — это целиком и полностью на твоей совести. Я называю это твердолобостью, Боксер. Элементарной твердолобостью. Но если мы хотим чего-либо сообща добиться, то все будет зависеть от твоей сознательности. Мы из тебя ничего не сможем сделать, пока ты сам не осознаешь свои ошибки. — Он улыбнулся. — В следующие выходные напишешь мне еще одно сочинение. Тема — та же. И если я опять не буду вполне удовлетворен, то через неделю тебе придется еще одно написать. И так далее — до тех пор, пока я не замечу по твоему сочинению, что ты все же осознал, в чем истинная причина твоего пребывания здесь. Я понятно говорю?

Йоген кивнул.

Если б еще не такая скука в школе!

Восьмой и девятый классы занимались вместе. Тем не менее набралось всего девятнадцать подростков; у Йогена сложилось впечатление, что все, что объясняет учитель, он знал уже с седьмого или даже с шестого класса.

Большинство ребят раньше учились в специальных школах для неблагополучных детей, и им, судя по всему, было безразлично, что их зачислили в основную школу и перетаскивали из класса в класс.